"Я думаю, - нерешительно сказал Моше, - что, хотя израильтяне больше всех виноваты в таком развитии событий, мы безусловно впустим их в наш мир ради спасения евреев."

"Но вне наших границ, - жестко добавил Бени. - Рядом. Не внутри. Пусть осваивают свою землю - Израиль рядом с Иудеей. С нашей помощью, но не среди нас! Я не бывал в Израиле, но знаю ваши реалии. Мы прокормим и защитим всех беженцев из Израиля. Естественно, тех, кого сюда пропустит Сибирь. Но мы никогда не повторим ошибку Израиля и не поселим у себя чем-то похожий на нас, но чужой народ. Нам вообще алия не нужна. Мы - не сионисты. Мы еврейские изоляционисты. Мы выстрадали наше право жить отдельно от прочих народов, включая евреев, и жить так, как нравится нам, а не так, как переменчиво нравится у вас в Израиле всем кому не лень."

"У вас демократия?"

"Трудно сказать, как определите вы наш общественный и государственный строй... В свое время одним из приближенных Наполеона Первого был наш человек. Он изучил имперское право тех лет и потом долго возглавлял Иудею. С тех пор у нас действует конституция сходная с наполеоновской. Мы считаем это демократией. В ней нет места гуманизму в ущерб собственному населению. Франция - прежде всего для французов. Иудея - только для иудейцев."

"А как же мы? - ненасытно сияла улыбкой, плечами и грудью Ира. - Что задумали ваши демократы тут для нас? Сталинская шарашка для проектирования шагаек и команда смертников для опасных путешествий в окружающий затерянный мир под конвоем ваших чекистов?"

Шутка очень не понравилась.

"Вы - гости, - веско сказал Бени. - Пусть незванные и невольные, но гости, а не пленные. Со временем вы узнаете, что означает в нашем сознании чувство благодарности и данное другу слово. Но после всего того, что вы тут узнали, мы не можем вас вернуть в ваш мир, не нарушая сложившихся веками принципов нашей жесткой изоляции, как единственной гарантии национальной безопасности. Такие гости в нашей истории не редкость. Со временем они и их потомки отлично вписывались в наше общество." "У каждого общества, - заметил я, - есть какие-то основополагающие идеологические принципы. В Израиле среди них преобладали иудейские ценности. У нас чтят философов. Именем Рамбама..."

"Рамбам, - перекосило от гнева Моше, - перевернулся бы в своей могиле в Тверии, если бы узнал, кто и как чтит его философское наследие. Рамбам считал евреяизначально свободным. Главная цель Всевышнего в нашем исходе из Египта - свобода.Склонить свободного человека к заведомо невыплачиваемой ссуде и потом насильно и беспощадно отнять у него все имущество в погашение долга, превратив его тем самым в раба, по Рамбаму, - смертный грех. В Израиле же это - норма общественных отношений!" "Как и оплата усилий по изучению Торы, - добавил Бени. - Рамбам считал такое поведение верхом цинизма и нарушением законов той же Торы! В современном тебе Израиле ученик Аристотеля Рамбам был бы самым опасным диссидентом для так называемого еврейского общества."

"Тогда - в путь! - примирительно коснулась Ира руки Бени. - Мне не терпится посмотреть на вашу... конную цивилизацию. Я до сих пор скакала на коне только во сне. Зато как часто! И вообще после всего этого, - она провела пальцами по своей гладкой коже над платьем, - я вам так благодарна, что вообще попросилась бы к вам даже, если бы нас высылали. Я с ужасом думаю о прошлой жизни..."

"Боюсь, - мрачно сказал я, - что Пустовых с его капиталами и с профессором Фликасом впридачу скоро сами проникнут сюда сквозь эту дыру. Как авангард дивизий нашего прогрессивного человечества..." "И в сопровождении недобитых чеченских и прочих авантюристов," - мрачно добавил Толя.

"Я посмотрю, каком хирургу удастся пришить этому профессору голову, если я его увижу еще раз, - глухо сказал Моше. - А за предупреждение спасибо. Впрочем, как сообщает наружное наблюдение, они там уже были."

"На поляне? У ваших саней? На второй шагайке?"

"На вертолете. Пустовых и профессор."

"И ваши люди их отпустили?"

"Наши... агенты не могли к ним приблизиться. Это не люди. Это волки с насильно вживленными в шкуру на лбу... скажем так,видеокамерами. Если там появится новая экспедиция, профессору крышка. Одна из видеокамер умеет по нашей команде стрелять без промаха. Мы не так уж беззащитны, как вам кажется, Мордехай. Чем еврей свободнее, тем лучше он защищен от гоев. Израиль, со всем своими атомными бомбами и ракетами, вечно на грани катастрофы только в силу своего неистребимого внешнего и внутреннего галутного рабства."

"А у вас тоже есть атомное оружие?" - быстро спросил Толя.

"У нас есть все, чтобы защитить нас от любых капиталов и авантюристов..."

"Это вам так кажется, - не унимался рейнджер в облике сильного,но изнеженного юноши, - или вы реально испытывали ваши вооруженные силы против внешнего врага?"

"Насколько я понимаю, - улыбнулся Моше, - это с вашей стороны, так сказать, приглашение к танцу?"

"Это с моей стороны предложение Иудее руки и сердца. Дело в том, что, во-первых, мне, как и Ирочке, возращаться очень даже не хочется, а, во-вторых, я не привык даром есть свой хлеб. Я хотел бы поучаствовать в маневрах. Я уважаю ваших волков. И они, как любые волки, уверен, очень уважают меня. Особенно те, кто после встречи со мной уже не кусаются. Но волков, что приведут сюда вольно или невольно, с помощью этого или иного мага через эту или другую дыру, я знаю лучше всех на свете. Я - свободный наемный боец. И честно служу тому, кто меня нанял. Хотя я иду на службу далеко не к каждому. И воюю далеко не против любого. В данном случае табу распространяется на Пустовых и его окружение. К профессору это отношения не имеет..."

"...тем более, что он мой, - сказал Моше. - Это я его пощадил, на нашу голову. Отсеки я ему руки иначе, никакой микрохирург не пришил бы обратно. Я не думал, что он так опасен..."

"Отлично, - резюмировал Бени. - Никто не заслужил большего права служить Иудее, чем вы, Натан. Особенно, если будет доказано, что ваше удивительное сходство с одним из основателей нашей страны паном Витчевским не случайно. Вы скоро увидите памятники этому полководцу. Он не только научил евреев драться. Он привил нашей нации понятие чести. Здесь формула "имею честь быть евреем" - совсем не анекдот. Для иудейца немыслимо не сдержать данное слово. Четверть самоубийц в нашей истории - жертвы неосторожно данного слова. Для пана Витчевского было характерно высказывание: бесчестный человек обречен." "Те же евреи, что в России, что в Израиле, считают наоборот, - грустно сказал я. - У нас честный человек и дурак - синонимы. Я был отовсюду отринут только потому, что считал позором подличать, даже если меня и не уличат." "Вы тоже так считаете, Натан?" "Для меня честь и право на жизнь - синонимы. Подлец не имеет право дышать со мной одним воздухом." "Отлично. Итак, отныне вы на службе в нашей полиции, майор Натан Витчевский. С вами, как и с вашими друзьями, проведут ускоренный парапсихологический курс обучения ивриту..."

"Опять ивриту? - меня просто передернуло. - Представляю..."

"...естественно не по методике израильских ульпанов, словно специально придуманной, чтобы как можно дольше сохранить новых граждан в статусе второго сорта. Вы же все уже через полгода будете говорить и писать на новом языке свободно. Вы не довольны, Марк?"

"Не переношу иврита... Все мои беды последних лет были оформлены в виде текстов на этом языке. Я был рад, что имел возможность о нем навсегда забыть. И - нате вам! Снова иврит и одни евреи вокруг..."

"При чем тут язык? - воскликнула Ира. - Просто люди, которые были тебе наиболее неприятны, говорили на иврите. А со мной мои палачи говорил по-русски. Что же я должна возненавидеть язык моей мамы?"

"А вы о чем задумались, Натан?"

"Я? Простите, еще не привык, что я уже не Анатолий. Нет-нет, ничего. Иврит так иврит. И к евреям я, в отличие от этого и многих других возвращенцев-израильтян, ничего плохого не чувствую. Я и чеченский немного знаю, и некоторые другие наречия... И друзья у меня были среди чеченцев, не говоря об евреях. Меня смущает другое. Почему вы меня определили в полицию?"