Стройная, тонкая, смуглая, с удивительными, как выразился декабрист барон Розен, "говорящими" глазами, с чудным голосом, она пленила поэта, и он, вспоминая эти глаза, в "Бахчисарайском фонтане" писал:

... ее очи

Яснее дня.

Темнее ночи.

Эти строки в "Записках" Мария Николаевна признает обращенными к ней, к ее глазам. Не знаем, какие были у нее данные для такого утверждения, но опять скажу: скромность ее лучшее ручательство, что это так и было и что образ ее жил в поэтическом воображении Пушкина.

Прелестные строки о ножках в первой главе "Евгения Онегина" вызваны следующим случаем. Николай Николаевич пригласил Пушкина {54} сопутствовать им в путешествии по Крыму и Кавказу.

"Не далеко от Таганрога, пишет Мария Николаевна в своих "Записках", я ехала в карете с Софьей, нашей англичанкой, русской няней и компаньонкой. Увидя море, мы приказали остановиться, и вся наша ватага, выйдя из кареты, бросилась к морю любоваться им. Оно было покрыто волнами и, не подозревая, что поэт шел за нами, я стала для забавы бегать за волной и вновь убегать от нее, когда она меня настигала; под конец у меня вымокли ноги; я это, конечно, скрыла и вернулась в карету". Но детская шалость, которую она скрыла от гувернантки, была выдана поэтом:

Как я завидовал волнам,

Бегущим бурной чередою

С любовью лечь к ее ногам!

Как я желал тогда с волнами

Коснуться милых ног устами!

А в другом месте:

Ах ножки, ножки, где вы ныне,

Где мнете вешние цветы?

Да, где? В Сибири, почти тридцать лет в Сибири они мяли вешние цветы ...

Ей же, Марии Николаевне, хотя и негласно, посвящена "Полтава". Найден Пушкинский черновик, в котором вместо "Твоя печальная пустыня" стоить "Твоя сибирская пустыня";

Тебе, - но голос музы томной

Коснется-ль слуха твоего?

Поймешь ли ты душою скромной

Стремленье сердца моего?

Иль посвящение поэта,

Как некогда его любовь,

Перед тобою без ответа

Пройдет, непризнанное вновь?

{55}

Узнай, по крайней мере, звуки,

Бывало, милые тебе,

И думай, что во дни разлуки,

В моей изменчивой судьбе,

Твоя сибирская пустыня,

Последний звук твоих речей

Одно сокровище, святыня,

Одна любовь души моей.

В некоторых изданиях посвящение "Полтавы" сопровождается примечанием: "К кому относится это посвящение - неизвестно". Благодаря исследованиям П. О. Морозова, отыскавшего упомянутый вариант, ныне известно, что оно относится к княгине Марии Николаевне Волконской. Надо думать, что она сама об этом не знала, иначе в своих записках она бы об этом упомянула. Не лишено интереса и некоторое внутреннее сходство: героиню "Полтавы" зовут Марией, она выходит за человека много старше ее, он политический преступник, она жертва, гибнущая из за него.

Еще один раз образ Марии Николаевны проходит под пером Пушкина. Есть недоконченное стихотворение "Графу О.". Это был некий граф Олизар, поляк, который был влюблен в Марию Николаевну и делал ей предложение; но, говорит Пушкин в стихотворении, дышащем русско-польской враждой:

Но наша дева молодая,

Привлекши сердце ...

Отвергла...

Любовь... нашего... врага...

Это было в 1824 г. Через тридцать три года, когда, после возвращения из Сибири, Мария Николаевна поехала заграницу, она встретилась с Олизаром. У нас осталось два письма, полученных княгинею от {56} ее прежнего вздыхателя: обезвреженная старостью, в них дышит искренность восторженного преклонения.

Была в нашей семье и вещественная память о Пушкине. Однажды у Раевских разыгрывалась лотерея, - Пушкин положил свое кольцо, моя бабушка его выиграла. Это кольцо я подарил "Пушкинскому Дому" при Академии Наук. Кстати здесь о Пушкинских кольцах. Их было три. Один знаменитый "талисман", который, по Тропининскому портрету, он носил на большом пальце. Это кольцо вдова Пушкина у смертного одра его надела на палец Жуковскому, принявшему последний вздох поэта. Жуковский завещал его Тургеневу. Тургенев - Льву Толстому.

Но Тургенев, как известно, умер под Парижем на даче знаменитой певицы г-жи Виардо. Где оно, неизвестно, но только от г-жи Виардо до Ясной Поляны кольцо никогда не дошло. Второе кольцо я видел на руке Великого Князя Константина Константиновича, поэта К. Р. и президента Академии Наук. Оно ему досталось по завещанию от одной дамы, но от кого, - не помню. Великий Князь завещал его Академии Наук. Третье кольцо - мое. Осенью 1917 года я читал в газете, что "во время июльских беспорядков в Петрограде разгромлен музей Академии Наук. Между прочим пропало кольцо Пушкина". Которое из двух? ...

Через Раевских Пушкин был близок к декабристам; мы видели, что он писал "Кавказского пленника" в Каменке: он в Каменке живал подолгу. Но близость эта не довела его до вступления в ряды Тайного Общества.

Здесь уместно упомянуть подробность, которая, кажется, в литературу не проникла; она сохранилась в нашем семействе, как драгоценное предание. Деду {57} моему Сергею Григорьевичу было поручено завербовать Пушкина в члены Тайного Общества; но он, предвидя славное его будущее и не желая подвергать его случайностям политической кары, воздержался от исполнения возложенного на него поручения ("По глазам видно, что должен был спасти Пушкина", сказал, глядя на портрет С. Г. Волконского, писатель Данилевский.). Между тем, декабрьская буря прошла близко мимо Пушкина, и даже непонятно, как могла она совсем его не задеть, когда и за "шалостями" его так зорко следило правительство. Он и сам ощущал сообщность с потерпевшими друзьями и, судя по прелестному стихотворению "Арион", сам недоумевал, как это случилось, что он спасся:

Нас было много на челне:

Иные парус напрягали,

Другие дружно напирали

В глубь мощны весла. В тишине,

На руль склонясь, наш кормщик умный

В молчанья правил грузный челн;

А я - беспечной веры полн

Пловцам я пел ...

Вдруг лоно волн

Измял с налету вихорь шумный...

Погиб и кормщик, и пловец.

Лишь я, таинственный певец,

На берег выброшен грозою;

Я гимны прежние пою

И ризу влажную мою

Сушу на солнце под скалою.

Известно, что в бумагах Пушкина найден рисунок с пятью виселицами пяти декабристов и рукою поэта приписано: "И я мог бы также..."

Среди декабристов был такой человек, как Иван Иванович Пущин, лицейский товарищ Пушкина. Что может быть трогательнее тех нескольких строк, которые Пушкин послал ему в Сибирь:

{58}

Мой первый друг, мой друг бесценный!

И я судьбу благословил,

Когда мой двор уединенный,

Печальным снегом занесенный,

Твой колокольчик огласил.

Молю святое Провиденье

Да голос мой душе твоей

Дарует тоже утешенье,

Да озарит он заточенье

Лучом лицейских ясных дней.

Эти строки повезла в Сибирь Александра Григорьевна Муравьева и передала Пущину в день его приезда в Читу сквозь щель острожного частокола. В прелестных своих записках Пущин говорить об этом с той удивительной теплотой, которой согрето его перо каждый раз, как пишет о Пушкине. Иван Иванович Пущин был близким другом Волконских и крестным отцом моего отца, родившегося в Сибири.

Свое знаменитое "Послание Декабристам" Пушкин имел намерение вручить Марии Николаевне перед ее отъездом для передачи им в Сибири. Но он пришел днем, а княгиня выехала в четыре часа утра. Свое послание он передал той же Александре Григорьевне Муравьевой. Хотя Муравьева выехала после Волконской, однако, они съехались, так как Мария Николаевна задержалась в Москве и нагнала Александру Григорьевну в Иркутске; он вместе передали послание Пушкина. Привожу это хорошо известное стихотворение и менее известный ответ декабриста князя Одоевского.

Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье.

Не пропадет ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье.

*