Пасьянс сошелся.
Суд в одиннадцать, время - полпервого, скоро должна быть. Лишь бы...
В час раздался телефонный звонок. Ошиблись номером.
В два я пошел на кухню и разогрел на малом огне обед. Естественно, есть не стал - ждал.
В три снова сел за пасьянс. Он все время сходился. Я даже усложнил его специально - карты ложились, как по заказу.
Долго стоял у окна. День постепенно мерк, лишь светился в сумерках белый идол жилой башни. Что случилось?.. А что могло случиться?.. Я уже лихорадочно непрерывно перебирал мысленно возможные варианты...
Суд отменили?.. Почему не позвонила?..
Не отпустили из больницы?.. Быть не может...
Муж не явился?.. Сказали, что это не имеет значения, и без него можно обойтись...
Что-то выяснилось на суде?.. Что?.. Непонятно...
Авария?.. Обморок?.. Не дай Бог...
Вернулась к мужу?.. Не хочет разводиться?..
В пятом часу я сидел на кухне отупевший, опустошенный, усталый, бессмысленно изучал узоры на клеенке, среди которых мне чудились, как бы проступая сквозь поверхность, то какие-то химеры, то подмигивающие старухи.
Звонок в дверь.
Долгий, нетерпеливый.
Я медленно поднялся, дошел до передней, щелкнул замками, отворил дверь.
Наташа с порога бросилась мне на шею, крепко-крепко прижалась, обхватила голову руками, целовала глаза, щеки, губы.
Я стоял окаменевший.
От нее попахивало вином.
Наконец, она отстранилась, стала пристально вглядываться мне в глаза:
- Что с тобой? - спросила, еще радостно улыбаясь, но уже встревоженно.
Я молча смотрел на нее, не в силах двинуться, улыбнуться, даже дышал с трудом.
- Да ты что? - улыбка окончательно сползла с ее побледневшего лица.
- Ну, перестань, что с тобой? - она стала судорожно трясти меня за рукав.
- Ничего, ничего... - сумел выдавить я. - Что ты стоишь?.. Раздевайся, пожалуйста...
Она скинула пальто, теплый платок, сапожки, маленькая передняя была наполнена ее дыханием, ее теплом, запахом ее духов - все такое родное и в то же время такое далекое, непостижимое...
Мы прошли в комнату и сели рядом на диван.
Наступила долгая пауза. Я молчал, не смотрел на нее, только гладил ее руки.
И тут Наташа ткнулась мне в плечо головой и расплакалась.
- Ну, прости меня, я тебя очень прошу, прости... И пойми... Ты должен сейчас меня понять... Все оказалось не так просто, как я ожидала. Нет, не на суде. Там не было проблем. Он пришел вовремя, зря ты беспокоился. Мы сказали, что расстаемся, потому что кончилась любовь, бывает же так?.. И судьи увидели, что иначе у нас и быть не может, а когда вышли из суда, он говорит, давай зайдем в кафе на пять минут, расстанемся по-хорошему... Он так просил, так просил, мне его даже жалко стало...
А меня не жалко, подумал я.
- Ну, зашли мы в кафе, заказал он вина, мороженого, сначала просто сидели, разговаривали, а потом он стал вспоминать... Ведь мы же с детства дружили. Он влюбился в меня в третьем классе, приставал на переменках, за косу дергал. И так продолжалось все время, не отставал он от меня, покоя не давал. И все знали, что он меня любит. С седьмого класса мы были уже неразлучны. Все праздники, все вечеринки, в кино - только вместе. А в девятом классе на Новый год мы уехали к нему на дачу... Всем сказали, что идем встречать Новый год в другое место, и уехали... Одни... Холодно было очень... Он вспоминал все это в кафе, шутил, смеялся, а глаза грустные-грустные... И сказал, что лучше мужчины, чем он, я не найду и все равно вернусь к нему... И что он дурак самоуверенный, потому что думал, что я предана ему на всю жизнь... И что слишком мать свою слушал, не хотел ее обидеть, а меня потерял... Сказал, что теперь он от матери уйдет и ждать меня будет...
Наташа говорила что-то еще, а я поначалу, взревновав ее, злился на весь свет, а потом понял, что ей обязательно надо выговориться, ей необходимо было рассказать все это, не таиться, довериться мне, потому что из нее уходил мужчина, первый мужчина в ее жизни, она расставалась с ним, как с первой любовью. Он уходил, а она приходила ко мне.
Насовсем.
И принадлежала отныне только мне. И я становился тем, кто являлся во все века для женщины и защитником, и добытчиком, и рыцарем, и поэтом.
- Я люблю тебя, Наташа, - сказал я.
И она перестала плакать.
И опять улыбнулась.
Родная моя...
Судьба.
Глава двадцать пятая
--===Свое время===-
Глава двадцать пятая
Надо было жениться.
И как можно скорее.
Теперь наша судьба зависела не от нас - от других людей.
Другие люди? А кто они? А кто свои люди? Свои - те, которые по могут, а остальные - другие. Другие - это чужие, даже если они родственники, родные по крови. Так жизнь делит на своих и чужих.
Ян был свой. Настоящий свой. Он, как это часто бывало и прежде, надоумил меня:
- Без официальной общественности тут не обойтись, - решительно сказал он. - Положим, явишься ты в загс, начнешь просить, распишите меня сегодня, иначе я квартиру не получу - кто тебе поверит? А вдруг у тебя фиктивный брак? Брачок-с. Получишь ордер - и на развод. Нет, тут Горобец нужен. И Лика. Правда, Горобца уломать будет трудно, уходит ужом он от всяких просьб - не любит за других хлопотать без собственной выгоды. Его я беру на себя, у него должок один есть, выручил я его в трудную минуту, придется напомнить. А вот Лику попроси ты сам.
Загс.
Странное заведение. Свадьба, развод, рождение и смерть под одной крышей. И очень нужное и важное заведение. Без свидетельства ты неизвестнорожденный, ты жене не муж, без свидетельства даже не похоронят. А по сути своей - просто вписывают все эти важнейшие вехи в жизни человека в обыкновенную регистрационную книгу. Это и есть книга наших судеб. Никакой мистики. И, может быть, пишется эта книга одной и той же рукой. Рукой судьбы-регистраторши.
Мы с Наташей ждали у дверей загса. Я аж приплясывал от нетерпения и внутренне даже возликовал, когда увидел, что по улице приближаются к нам Лика и Виктор. Горобец, улыбаясь, что-то говорил, щурился, как кот на солнце, а солнце, действительно, сияло вовсю, и деликатно поддерживал под руку Лику, которая кивала ему и тоже мило улыбалась.
- Наташа, познакомься, пожалуйста... Малика Фазыловна... Виктор Федорович...
Лика со сдержанным, но добродушным женским любопытством рассмотрела Наташу, Горобец забегал то с одной стороны, то с другой, почему-то коротко посмеиваясь, все улыбались, и, очевидно, со стороны представлялось, будто мы, будучи добрыми приятелями, наконец-то нечаянно свиделись после долгой разлуки.
Вошли вовнутрь.
В коридоре отыскали нужную дверь. Эту комнату от рядового служебного помещения отличал подоконник, заставленный какими-то экзотическими кактусами. Сидящая за столом женщина с усталым нервным лицом пригласила нас присесть. Лика и Виктор остались у дверей.
- Желаете вступить в брак? - спросила женщина сухо и взглянула на Наташу.
Бесцветная какая-то, подумал я. Как кактус. Такая не поможет. Вот она наша судьба-регистраторша.
- Здесь бланки, заполните их аккуратно. Паспорта при вас?.. Да, вон за тем столиком, там будет удобнее...
Мы перешли с Наташей за свободный столик, а Лика и Виктор заняли наши места.
Горобец, льстиво улыбаясь, трогал то ручку, то чернильницу, то пресс-папье, то поправлял стопки бланков, бумажек на столе регистраторши, что-то замолол сдавленным шепотком, наклоняясь, как бы кланяясь или словно рассказывая нечто скабрезное.
Лицо у регистраторши совсем окаменело, потом вытянулось, глаза удивленно раскрылись, она покраснела и даже как-то похорошела от этого.
Тут вступила Лика. Она долго, терпеливо и доверительно тихо втолковывала что-то регистраторше. Горобец и тот притих, перестал за все хвататься, убрал руки и только, как зачарованный китайский болванчик, кивал головой в такт Ликиным словам.