Он отвернулся от друзей и, сделав всего несколько шагов, оказался на опушке, заросшей травами. Над ними летали бабочки, множество бабочек, и каждая оставляла короткими цветной след. Следы вспыхивали, исчезали, переплетались, путались, от этого в воздухе дрожало многоцветное марево, и спящий Матвей словно услышал мысли мальчика: "Вот лето кончится, а потом зима, а потом опять будет лето, я приду сюда и обязательно увижу его".
На этом сон кончился, но Матвей провидел, что продолжение есть, и оно казалось ему второй жизнью. И если от первой жизни он прожил большой кусок, то эта вторая - таинственная, манящая - только начинала свое медлительное течение, устремленное в баснословный край, исполненный сияния.
...Он проснулся с разгадкой. Как будто незримый покровитель нашептал ему, спящему, те слова, которые Матвей искал уже два года - бился, маялся, а найти не мог. И вот теперь все вдруг стало ясно - до деталей. Он окончательно понял принцип Машины. Теперь дело было за техникой, всего лишь за техникой, которая должна воплотить принцип в реальность. Техника подвела Матвея только однажды, но теперь-то он знал, что тогда, во время катастрофы, не техника не сработала, а просто судьба, исполняя предназначение, повернула жизнь Матвея в иное русло. А теперь судьба вела его к удаче, и техника не могла подвести.
...Он тащил эту ветку тяжело, упрямо и с иронией думал: "Я похож на муравья" - ветка была в два человеческих роста длиной и толщиной, как нога толстяка.
- Вы такой хозяйственный, экономный, - сказала она нараспев и поднялась навстречу со скамеечки у крыльца. - Можно, я помогу!
- Вот еще! - буркнул недовольно и даже отстранил ее жестом.
Кинул ветку к дровяному сараю, отряхнул руки и закурил.
- С чего вы взяли, что я экономный?
- У вас полный сарай дров, а вы все тянете... ветки, ящики...
- Понимаете, - Матвей присел рядом, - вот эта береза, например, моя ровесница или около того. Если ее распилить умело и топить тоже умело, то хватит на три, ну четыре зимних вечера. Представляете, целая жизнь прошла, а всего-то - на три вечера обогреть старуху да инвалида. А если на весь год - значит, нужен нам небольшой лесок. Он рос, жил, а мы его - раз и спалим. И чтобы вырос такой же, нужно еще лет сорок. Мне стыдно хороший лес жечь. Вот и хожу, как побирушка, по поселку и вокруг, ищу сухие ветки, деревья, старые ящики, заборы, доски - если губить, то отработавшее, послужившее, не живое. Чтоб справедливо было.
- Вы в справедливость верите? - спросила она с удивлением.
- А почему нет? - в ответ удивился и он.
- Но ведь жизнь несправедлива!
Они смотрела удивленными ясными глазами, чуть-чуть недоверчиво, будто подозревала его в подвохе и ждала, что он и сам сейчас рассмеется, признается, что пошутил, конечно.
- Вы уверены в этом? - спросил он и впрямь с подвохом.
- Ой, вы же смеетесь надо мной! - как будто обиделась она. - Ну где же справедливость в жизни? Все эти случайные смерти, болезни, все эти лавины и сели, машины с пьяными водителями, гололед, бандиты и хулиганы... А в природе?! Ведь там тоже нет никакой справедливости! Жизнь жука или божьей коронки так же случайна, как жизнь человека... А само рождение разве не случайно? А где случайность, там не может быть справедливости.
- Философы называют случайность формой проявления необходимости...
- Ой, да не знаю я этой философии! Я вижу, что нет в природе ни справедливости, ни правды! Справедливость только в сказках... Поэтому дети их так любят... Дети вообще хотят справедливости... а потом привыкают, что ее нет в жизни...
- Конечно, нет, - согласился он неторопливо. - В природе нет. И в жизни нет... Но...
Матвей помедлил, словно не решаясь продолжить. Затянулся в последний раз, затоптал бычок.
- Но в том-то и штука, что человек эту справедливость может принести в мир. Человек - царь природы не потому, что изобрел луноход. А потому, что он, только он один может изменить мир по законам совести, справедливости. И смысл появления человечества - не покорение природы. Смысл - принести справедливость. Если каждый будет так жить, то... случайности, конечно, никуда не денутся... но справедливости в мире будет все больше, и больше, и потом, может быть, настанет...
- Царство божие?
- Это уж как назвать.
- Вы, Матвей, философ. Только все это теория, в жизни по-другому.
- А разве жизнь не от нас зависит?
- Нет! - крикнула она с обидой. - Вот почему я ушла из детсада?
- А вы там работали?
- Да, музвоспитателем. Я и детей люблю, и музыку, и вообще это самая хорошая профессия - учить детей музыке, а я все равно ушла. Там, в детсаду нашем, все воровали. Повара воровали, бухгалтер воровала, половина воспитательниц воровали и, конечно, директор всех покрывала и сама воровала. Масло, сахар, муку, просто деньги - скажем, на ремонт выделят, а они как-то так сделают, что половина денег у них в карманах остается. Ну и что я могла сделать?! В милицию пойти? Так у них там все свои. Написать куда-нибудь, чтоб комиссию вызвали? Были и комиссии, гак их тоже покупали. А кто пожалуется - тому еще хуже. Одна воспитательница против них пошла, так они ее саму чуть не посадили - еле убежала. А я вовсе не боец, не знаю я всех этих уловок, даже не понимаю, как им удается воровать, только видела не раз, как они вечерам на "рафик" - мешками, ящиками...
- Понимаю, - кивнул Матвей. - А все-таки это ничего не меняет. Сами-то вы не воровали. И что ни делай с вами, все равно не стали бы воровать. Вот я и говорю, что все от человека зависит... А воруют... Что ж - это всегда было. Будущего своего не знают - вот и гадят. А посмотрели бы на себя лет через десять в арестантских куртенках где-нибудь в Сосьве авось по-другому жить бы стали...
Она засмеялась тоненько, и Матвей взглянул удивленно.
- Извините, - смутилась она. - Просто вы мне одного человека напомнили... Вас только двое таких, наверное...
- Кого же?
- Отца Никанора. Моего... ну, как это сказать... даже не знаю...
- Отца?
- Ну да, он священник. Я-то неверующая, так воспитана. Ну а когда из детсада уволилась, не знала, куда идти. Не хотела ни другого сада, ни школы - там всюду одно и то же: вранье и гадость. А у меня голос хороший и слух абсолютный. И я пошла в церковь, сказала, что готова петь в хоре. Отец Никанор пригласил меня к себе домой - рядом с церковью домик у него. И представляете, что меня там поразило - у него там рояль. Концертный "Петрофф", старый, вполне приличный. Он меня усадил, я стала петь, играть, потом он тоже, под конец даже арию царя Бориса исполнил - и так здорово! Оказалось, что он до семинарии учился в консерватории. Молодой еще... лет сорок ему... Он был рад вспомнить прошлое... И согласился меня взять. А я ему тогда честно сказала, что, наверное, иногда не смогу петь. У меня бывает, что голос пропадает, если настроение плохое. Я боялась, что он меня будет уговаривать, мол, дело есть дело, тем более - если деньги, мол, артист должен петь в любом состоянии... Или вовсе прогонит... Но он... знаете, вот как вы, - понимаю, говорит. К господу, говорит, надо с тихой душой идти, а если не спокойно вам, то обратитесь к Нему с молитвой в сердце своем. И когда не сможете петь, то не надо. Он поймет. Я чуть не заплакала... Нам же всю жизнь одно - и в школе, и в училище: ты обязан, у тебя долг, надо заставлять себя, преодолевать слабость, надо воспитывать в себе и в учениках волю, ответственность, ты должен, должен... Я в храм, как на праздник, лечу... А если нет настроения... Молиться я так и не научилась, хотя теперь много молитв и псалмов знаю... В бога не верю, нет... не отвергаю, но не верю... еще не готова... Я в лес иду. Слушаю птиц, дождь... А зимой - просто смотрю - белые деревья и синее небо ничего нет лучше... А завтра я пойду в храм. Завтра ведь большой праздник - Преображение Господне. Я готовлюсь к нему. И все наши тоже готовятся, и весь причт тоже... Будет очень хорошо, настоящий праздник будет... Приходите, Матвей! Правда, приходите к нам завтра!