- Мы впервые, - говорил Ильич, - собираемся теперь в таких условиях, когда Коммунистический Интернационал перестал быть только лозунгом.

Коммунистический Интернационал после II конгресса стал, по словам Ленина, основным фактором международной политики. В своей вступительной речи он остановился на других важнейших событиях международной и внутренней жизни последнего года.

В первый день съезда я встретил среди делегатов и других знакомых по Омску - бывшего комдива 30-й дивизии Кожевникова, комдива нашей 29-й дивизии Спильниченко, секретаря парткома миссии 29-й дивизии Володю Шовкунова. Не было лишь делегатов из Питера. Их приезду помешали события в Кронштадте. О мятеже много говорилось в кулуарах съезда, в кремлевской столовой. Я с нетерпением ждал, что скажет о Кронштадте Владимир Ильич.

На первый взгляд могло показаться: Кронштадту в отчетном докладе уделено мало места. А Коллонтай на второй день работы съезда даже бросит реплику: "Доклад Ленина обошел Кронштадт".

Но это было не так. "...Я все подвел к урокам Кронштадта, все от начала до конца"{175}, - ответил на реплику Коллонтай Владимир Ильич в своем заключительном слове и был прав.

Просто Ленин, очевидно, не считал нужным в отчетном докладе съезду останавливаться подробно на военных задачах в Кронштадте, выразив, однако, уверенность, что мятеж будет ликвидирован "в ближайшие дни, если не в ближайшие часы"{176}. И тут же перешел к анализу обстановки в стране, к политическим и экономическим урокам Кронштадта.

Слушая Ильича, я невольно вспоминал драматические события последних месяцев в Сибири. В конце 20-го года вспыхнули кулацкие восстания на Алтае. Очаги контрреволюционного мятежа вскоре перекинулись на Барнаул. Борьба приняла ожесточенный характер. Повстанцы отлично знали местность, умело скрывались от преследования в бескрайних сибирских лесах. Дрались весьма искусно, по всем правилам партизанской войны.

Увы, это отнюдь не было простой случайностью. По данным нашей разведки, что вскоре подтвердилось показаниями пленных, среди восставших оказалось немало бывших партизан Мамонтова.

Однофамилец белогвардейского генерала, наш, сибирский, красный Мамонтов командовал партизанской армией. Мамонтовцы в свое время изрядно потрепали колчаковские тылы. Сам Мамонтов, прирожденный партизанский вожак, хоть человек и малограмотный, в 20-м году командовал бригадой на польском фронте.

И вот полная для нас неожиданность: среди мятежников, в кулацких бандах - недавние мамонтовцы, красные партизаны и даже красноармейцы, демобилизованные с польского фронта.

Вспомнился трудный разговор в Калманке - большом сибирском селе - с таким вот бывшим красноармейцем, захваченным нами в плен. Борода как смоль. Черты лица крупные. В отличие от других от моего взгляда не отворачивался. Сам из местных казаков, хозяйство середняцкое. В партизаны ушел добровольно. Был красным - стал зеленым.

- Как же, - спрашиваю, - дошел до такой жизни?

- А вот так, гражданин товарищ комиссар... С Колчаком нам с самого начала не по пути было. Колчак - за царя. А нам царь - к феньке. Колчак старое хотел возвернуть, помещика, банкира. Скажи, мил человек, к чему мне, хлеборобу, эти кровопийцы? Колчак Россию продал оптом и в розницу. Как же терпеть такое русскому человеку? Поэтому в партизаны пошел. И не жалею. И на польском фронте в кусты не прятался. Про то может тебе ответствовать наш дорогой командир товарищ Мамонтов.

Ну, побили мы панов. Приезжаю, значит, домой. И что я вижу? Хлеб коммунисты, продотрядчики забирают. Подчистую. Как была продразверстка, так и осталась. Спичек нет, соли нет, керосина нет. Ни ситца завалящего, ни железа. Что же это, думаю, за власть такая? Рабоче-крестьянская, а все у мужика забирает. Все в город, а мужику - шиш. А тут разные людишки появились, Стали мутить воду супротив Советской власти. Ну и - был грех попался на крючок. Теперь понимаю, по глупости. И нет мне, бывшему красному партизану и бойцу, прощения. Но и ты, гражданин товарищ комиссар, властям передай мое слово: так дело не пойдет. Мужику при продразверстке, как рыбе подо льдом при большой задухе. В самый раз лунку пробивать. Дай мужику глотнуть свободно. Хлеб бери, но в меру. А за хлеб и другой продукт дай плуги, разный инвентарь. Обуй и одень. Мужик власть признает и восставать не будет.

Владимир Ильич словно подслушал наш нелегкий разговор в Калманке. "Мы должны понять те экономические формы возмущения мелкой сельскохозяйственной стихии против пролетариата, которые обнаружили себя и которые обостряются при настоящем кризисе. Мы должны постараться сделать максимум возможного в этом отношении"{177}. Крестьянство продразверсткой недовольно. Дальше так существовать, тем более сотрудничать с Советской властью не хочет. Никаких обманов, пустых обещаний. "Классы обмануть нельзя"{178}. "Нужно сказать мелкому хозяину: "Ты, хозяин, производи продукты, а государство берет минимальный налог"{179}.

Ильич вновь и вновь возвращался к одной и той же мысли: из всех контрреволюций - мелкобуржуазная, анархическая наиболее опасна. Любые попытки "чуть изменить", "исправить" Советскую власть ("Советская власть", с небольшим изменением, или только исправленная"{180}) ведут к реставрации власти помещиков, капиталистов.

Или - или. Ту же мысль Ленин повторил в беседе с корреспондентом американской газеты.

"Поверьте мне, в России возможны только два правительства: царское или Советское. В Кронштадте некоторые безумцы и изменники говорили об Учредительном собрании... Учредительное собрание в настоящее время было бы собранием медведей, водимых царскими генералами за кольца, продетые в нос"{181}.

Снова я видел и слушал Ленина в решительный момент, когда приходилось резко, на 180 градусов, менять курс корабля, принимать решения, от которых зависела дальнейшая судьба революции.

Апрельские тезисы, Брестский мир... Теперь предстояло совершить еще один крутой поворот - вот он - экономический урок Кронштадта! - от военного коммунизма, продразверстки к продналогу, к новой экономической политике.

И, как уже случалось не раз, новый курс, предложенный Лениным, был настолько смел, настолько ломал уже привычное представление, что вызвал ожесточенные споры, недоумение одних, яростное сопротивление других.

Против Ленина немногочисленным, зато шумным фронтом выступили "рабочая оппозиция" (Шляпников, Коллонтай), группа "демократического централизма" (Сапронов), сторонники Троцкого.

Ленин, судя по его первым выступлениям, был настроен по-боевому. От всей его коренастой фигуры, от каждого жеста веяло непоколебимой верой.

...Я было уже окончательно решился, поборов робость, как только кончится утреннее заседание, подойти к товарищу Ленину. Однако ночью в наш номер (меня пригласили к себе делегаты Сибири) неожиданно явился старейшина группы и рассказал о только что закончившейся беседе у Ильича.

- Принято решение послать часть делегатов съезда в район Кронштадта поднять боевой дух в полках, готовящихся штурмом брать крепость, сцементировать эти полки. Такую задачу поставил Ленин. Записываются добровольцы, в первую очередь - армейские делегаты с военным опытом.

Кому идти? Проспорили чуть ли не до утра. Все рвались в бой. Я все боялся, что не окажусь в списке из-за своего гостевого билета.

Но моя кандидатура ни у кого возражений не вызвала. А днем поезд уже увозил нас в Петроград. К вечеру мы оказались в Ораниенбауме, где сосредоточивались штурмовые войска.

Началось распределение по частям. Прославленные командармы, комкоры шли в бой командирами полков и батальонов. Конев стал рядовым политбойцом. Меня назначили комиссаром-дублером в 32-ю бригаду Рейснера сводной дивизии Дыбенко.

"Нас бросала молодость на кронштадтский лед..." Только теперь, через годы-десятилетия с высоты прожитого осознаешь по-настоящему, что произошло. Вновь и вновь вижу ночь штурма. Тысячи бойцов в белых маскхалатах движутся по льду залива. Ни холмика, ни окопа, ни кочки, за которыми можно было бы укрыться от огневого смерча, от холодных слепящих лучей прожекторов.