- Туды твою в бога Христа мать! - гаркнул пожилой солдат. - Кто кричал, что они шпионы? Ну-ка, признавайся, выходи на круг.
В ответ молчание. Охотников "признаваться" что-то не нашлось.
Нас немедленно и даже как-то торжественно освободили. Уже без конвоя, скорее в сопровождении почетного караула из доброго десятка активистов, мы снова оказались на перроне.
Корчагин, выступая второй раз, ни словом не обмолвился об инциденте, который чуть не стоил ему и всей нашей группе жизни, рассказал о немецком наступлении. Напомнил:
- Перед лицом смертельной опасности нужна дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина. На повестке дня теперь может стоять только один вопрос: как остановить армию кайзера, спасти революцию.
Не прошло и часа, как на перроне выстроился готовый к отправке на фронт сводный (из двух эшелонов) революционный отряд. Нашего спасителя-артиллериста избрали командиром, а комиссаром - Корчагина. Под вечер отряд отправился в сторону Пскова.
Вместе с Корчагиным на фронт ехали наши товарищи - Волокушин и Белихин. Мне и Семенюку Корчагин приказал немедленно возвратиться в Петроград, доложить обстановку.
20 февраля старшие групп собрались у Н. И. Подвойского. Тут я встретил своих старых друзей по предоктябрьским и октябрьским боям. Помню С. Я. Аллилуева - электрика, А. М. Любовича - солдата Кексгольмского полка, О. П. Дзениса - из Павловского, Я. М. Рудника - из Финляндского.
Никто никаких докладов не делал. Ограничились короткими сообщениями о том, что на какой станции произошло. Подвойский вышел ненадолго, а возвратившись, сказал, что всех нас приглашает на беседу Владимир Ильич. В кабинете мы застали Я. Свердлова, Ф. Дзержинского, А. Смирнова. Владимир Ильич показался мне крайне уставшим. Видно, сказывались бессонные ночи, огромное нервное напряжение. Каждый из нас, представляясь, называл станцию, куда был командирован. Звучало это примерно так: "Васильев, прибыл со станции Дно".
Николай Ильич Подвойский сделал краткий обзор положения на фронте. Остановился на том, сколько и на каких станциях задержано эшелонов с солдатами, где именно удалось сформировать революционные отряды. По памяти назвал командиров и комиссаров вновь созданных отрядов, среди них и нашего Корчагина. Владимир Ильич что-то записывал, по ходу докладов задавал уточняющие вопросы. В первую очередь его интересовало настроение солдат. Когда я сказал, что толпа на станции Дно наверняка находилась под влиянием анархистов, он поморщился, будто от зубной боли:
- Вы, товарищ Васильев, явно преувеличиваете роль и влияние анархистов. Дело, думается, не в них, а в общем настроении уставших, да, да, смертельно уставших от войны солдат. Человек с ружьем в массе своей еще не разобрался до конца, что и как надо защищать. Неразбериху, сумятицу враги используют по-своему, - продолжал Ильич. - И не только анархисты, но и переодетые офицеры, агенты контрреволюции.
Спросил о численности отряда, сформированного на станции Дно. Я сказал:
- Что-то около девятисот штыков.
- Нельзя ли, - услышал я в ответ, - поточнее? Нам нужна абсолютно точная информация.
Владимир Ильич внимательно выслушал всех товарищей.
- Положение, - подвел он итоги краткому совещанию, - крайне опасное. Задержать продвижение немецких частей, разбить их передовые силы - в этом сейчас главная задача. Нужны командиры, отлично знающие военное дело. Этим придется заняться, и незамедлительно, товарищам Работенко, Дзенису, Васильеву. Отправляйтесь, - сказал нам в напутствие Владимир Ильич, - в надежные революционные полки: Волынский, Павловский, Измайловский. Подберите среди унтер-офицеров, прапорщиков, пользующихся доверием солдат, будущих красных командиров. Передайте им от имени Советской власти: революция на них надеется, ждет.
23 февраля
Когда решалась судьба революции... Бурное заседание. Встреча на хорах. Доклад Главковерха. Прозрение (Прайс и Садуль). Смотреть правде в глаза. Сплав трезвого расчета и революционной мечты.
В истории молодого Советского государства было немало дней, звездных часов, когда решалась его судьба, судьба революции.
Об одном таком дне мне хочется рассказать.
Это случилось вскоре после нашей поездки на станцию Дно.
Наши войска вели тяжелые оборонительные бои против кайзеровских армий, напавших внезапно, по-разбойничьи. Вероломно нарушив перемирие, германские войска оккупировали Латвию, Эстонию, заняли значительную часть Украины.
Смертельная угроза нависла над Петроградом. 22 февраля 1918 года в "Правде" был опубликован знаменитый декрет Совета Народных Комиссаров "Социалистическое отечество в опасности".
Петроград был объявлен на осадном положении, войска и Балтфлот приведены в боевую готовность. Главковерх Н. Крыленко подписал приказ о революционной мобилизации. 23 февраля вечером меня и Сильвестра Синицына вызвали в Таврический дворец.
Накануне произошли такие события.
Днем 23 февраля состоялось заседание ЦК РСДРП (б), на котором обсуждались новые условия германского ультиматума. Ленин на заседании потребовал принять эти условия, подписать "похабный мир", прекратить "политику революционной фразы". Предупредил, что вынужден будет выйти из правительства и из ЦК, если эта политика будет продолжаться.
Точка зрения Ильича сводилась к следующему: "Для революционной войны нужна армия, ее нет. Значит, надо принимать условия... Эти условия надо подписать. Если вы их не подпишете, то вы подпишете смертный приговор Советской власти через три недели"{164}.
За немедленное принятие германских условий проголосовало 7 человек, против - 4 человека ("левые коммунисты"), воздержались - 4. Группа "левых коммунистов" - членов ЦК - заявили, что они уходят со всех ответственных партийных и советских постов, оставляя за собой полную свободу агитации как внутри партии, так и вне ее.
В такой сложной, драматической обстановке было созвано вечером 23 февраля объединенное заседание фракций большевиков и левых эсеров ВЦИК для обсуждения вопроса о принятии новых германских условий мира.
На этом заседании, а несколько часов спустя, на ночном заседании ВЦИК, нам и довелось присутствовать.
В зале - народные комиссары, члены ЦК двух партий.
Мы с моим другом Синицыным - на хорах. Тут отведены места представителям зарубежной прессы и миссий. Горячая точка - надо держать ухо востро. Мы располагали точными сведениями: среди сотрудников ряда иностранных представительств и миссий - платные агенты империалистических разведок, крайне заинтересованных как в организации контрреволюционных заговоров, так и в продолжении - любой ценой - войны. Вот и мой старый знакомый: француз Жак Садуль. Этот - наш друг. Не раз встречал его в Смольном. Проверял у Главного входа его пропуска, подписанные Дзержинским. По поручению Подвойского однажды сопровождал Садуля во время одной из его поездок на фронт. На хорах-галерее он с кем-то ожесточенно спорил. Впрочем, в зале много спорящих. Ратуют за революционную войну левые эсеры. Не складывают оружия "левые коммунисты". Их аргументы:
- Если мы примем позорный, кабальный договор, нас не поймут ни партия, на народ. Все решит революционный энтузиазм масс.
- Мы, - говорили они, ссылаясь на "героический революционный дух" рабочих, солдат и матросов, - разобьем армию кайзера, если поднимем весь народ на защиту революции.
- Германия не сможет долго наступать - немецкий пролетариат, растущая революция не позволят.
- Похабный мир - позор, предательство Польши, Литвы, Латвии.
- Да, мы голодные, холодные, раздетые, разутые. Мы со всех сторон окружены врагами. Если придется, мы все умрем за дело революции, но покажем всему миру, на что способен народ, защищающий свободу. Лучше смерть, чем позор!
Раздавались и такие голоса:
- Наше спасение - мировая революция. Без нее Советская власть все равно погибнет. И тот же вывод: "Долой похабный мир. Умрем с поднятым знаменем".