А над всей этой с такой неохотой разоружавшейся армией с того берега уже гремело ликующее «Ура!», и первые караульные команды вступали на мост…

Победное «Ура!» донеслось и до Плевны, где его восторженно подхватили скобелевские войска. Сам генерал в это время работал со штабом, отдавая не только боевые приказы, но и распоряжения по поддержанию порядка в городе. Только что к нему прискакал отец, получивший приказание главнокомандующего принять под свою опеку пленных и трофейное имущество. Одновременно великий князь, уже знавший, что Скобелев-младший вступил в Плевну, сказал:

— Коли вступил первым, так и быть ему там губернатором.

В голосе Николая Николаевича звучало откровенное раздражение, вызванное стремительной самостоятельностью Михаила Дмитриевича, но старый рубака по простодушию не заметил этого, а приказ передал с удовольствием.

— Растешь, Михаил, — не без гордости добавил он. — Получается, что я у тебя в подчинении. Дожил, как говорится.

Однако Михаил Дмитриевич не склонен был разделять отцовского торжества. Он сразу понял, что Его Высочество-главнокомандующий этим почетным назначением обрекает его на пассивное пребывание в тылу. А за окнами продолжали воодушевлено кричать «ура», и это очень раздражало.

— Мокроусов, узнай, с чего они там орут. А заодно найди Млынова.

— Не орут, а воинский победный восторг выражают, — строго поправил отец, когда порученец вышел. — Османке хребет сломали, а ты — орут!

— Османке, — проворчал сын. — Нам бы таких «Османок» хоть парочку.

Вошел непривычно оживленный Млынов. Еще с порога крикнул:

— Ура, Михаил Дмитриевич!

— Ура, — подтвердил генерал. — Пока они там «ура» кричат и ликуют, разыщи-ка ты мне, Млынов, у местных купцов добрых полушубков. На крайний случай, овчин: полушубки сами пошьем.

— Сколько?

— Столько, чтобы дивизию одеть: интендантство солдат без подштанников на зиму оставило. Заранее скажи, что оплачу деньгами, а то попрячут. Ступай.

Млынов ушел, ни о чем более не спрашивая, поскольку все уже сообразил. А старший Скобелев, насторожившись, перестал безмятежно улыбаться.

— Это ж какими деньгами ты за всю дивизию оплатишь? В карты, что ли, выиграл? Так ты в них отродясь не выигрывал, насколько мой карман помнит.

— Князь Имеретинский обещал средства изыскать, — как можно естественнее сказал Скобелев, склоняясь над бумагами, чтобы спрятать усмешку.

— Имеретинский? — с сомнением переспросил старик. — Ну, это другое дело, ежели Имеретинский.

— Нарочный от генерала Ганецкого, — доложил Мокроусов, появляясь в дверях. Юный корнет, розовый от воодушевления и скачки, влетел в комнату. Звякнув шпорами, доложил, что генерал Ганецкий просит тотчас же прибыть к Осману-паше генерала Скобелева.

— Какого именно Скобелева? — простовато спросил Михаил Дмитриевич.

Ему вдруг по-мальчишески захотелось, чтобы отец присутствовал при этой встрече. Потому-то и прикинулся непонимающим и даже немного растерянным. И — угадал.

— Обоих, ваши превосходительства! — не задумываясь, гаркнул корнет, поскольку не получил от Струкова ясных указаний.

Оба Скобелева прискакали к шоссейной караулке, когда разоружение уже закончилось. Турецкие офицеры строили угрюмых, подчинившихся своей участи аскеров под наблюдением русских конвойных команд. Ганецкий уехал с докладом к главнокомандующему, и всем распоряжался Струков. Он радостно приветствовал Михаила Дмитриевича, с некоторым удивлением — его отца, и приказал Нешед-бею доложить об их прибытии Осману-паше.

— Он вас представит, а меня извините, ваши превосходительства. Дел по горло.

— Аскеров накормить надо, Александр Петрович, — сказал Михаил Дмитриевич.

— Хлеб вот-вот подвезут, я распорядился. А с мясом до утра обождать придется.

Вернулся Нешед-бей и с поклоном пригласил генералов в караулку. Оба Скобелева последовали за ним; в первой комнате уже не было офицеров, а размещались тяжело раненные: здесь работал Хасиб-бей и двое русских врачей. Адъютант распахнул дверь во вторую комнату, и генералы вошли в нее.

Осман-паша сидел на прежнем месте, но встал с помощью подскочившего адъютанта. С недоумением посмотрев на седого генерала, сначала почтительно поклонился ему, а затем протянул руку Скобелеву-младшему и что-то сказал, улыбнувшись.

— Его превосходительство говорит, что пожимает сейчас руку будущему русскому фельдмаршалу, — перевел Нешед-бей.

— Передайте паше, что я искренне завидую ему. Он оказал своей родине неоценимую услугу.

Когда адъютант перевел, Скобелев представил отца. Осман-паша еще раз почтительно поклонился, но продолжал смотреть только на молодого генерала.

— Судьбе угодно было, чтобы я отдал свою саблю генералу Ганецкому, но было бы куда справедливее, если бы я вручил ее вам, Ак-паша, — наконец сказал он. — Вы дважды заставили меня подумать о поражении, а значит, и дважды победили, — он вежливо улыбнулся старику. — Я с почтительнейшим удовольствием поздравляю вас, генерал, с великим сыном.

— Ничего, — невпопад ответил Дмитрий Иванович, растерянно погладив усы. — Пил бы поменьше, так и вовсе цены бы ему не было.

Неизвестно, как перевел эту фразу Нешед-бей, но Осман-паша тихо рассмеялся.

— Кровный скакун спотыкается чаще рабочей лошади.

Скобелева резанула эта покровительственная похвала. Он был военным не просто по призванию, а по особому складу души, где все, все решительно подчинялось восторженному азарту боя, ослепительной уверенности в победе и убежденности в своей правоте. Он всегда уважал противника, кто бы им ни был, но при этом внутренне требовал и ответного уважения. Не к себе — для этого он был достаточно самоуверен, — а к делу, которому служил.

— Подобный афоризм я могу адресовать и вашему превосходительству.

Осман-паша продолжал улыбаться, но из этой улыбки уже уходила искренняя теплота.

— После Третьего штурма Плевны с поля боя выбрался солдат. Я навестил его в лазарете, и он рассказал, как на его глазах добивали моих раненых, паша.

— Война жестока. Кроме того, это делали башибузуки.