Известий о таинственном отряде, идущем через солончаковые степи от Мангышлака, пока не поступало, но Михаил Дмитриевич полагал, что местные милицейские дозоры обнаружили очередное кочевье, перегонявшие стада на более кормные земли, и не беспокоился по этому поводу. Никаких сколько-нибудь значительных русских войск там попросту не было, исключая немногочисленный гарнизон, оставленный для порядка со времен его перехода через эти места на Хиву под командованием тогда еще полковника Ломакина.

Однако через три дня, под вечер, когда Михаил Дмитриевич по привычке занимался записью завтрашних неотложных дел, вошел улыбающийся Круковский:

— К вам гость пожаловал, Михаил Дмитриевич.

— Кто?

— Желанный.

— Проси.

Скобелев был в домашнем халате, но переодеваться не стал, поскольку ни более высокое начальство, ни тем паче дама посетить в этих местах его не могли. Лишь прикрыл записную книжку. Вошел осунувшийся, усталый, с дочерна обгоревшим лицом полковник Куропаткин.

— Кажется, вы нас не ждали, Михаил Дмитриевич?

— Алеша! — Скобелев вскочил, бросился к Алексею Николаевичу, обнял его. — Друг ты мой дорогой! Какими судьбами?

— Собственным непослушанием и вовремя испрошенным отпуском — в ваше распоряжение.

— Так это твой отряд, по слухам, из Мангышлака идет?

— Уже пришел. Отставших нет, погибших тоже. Правда, трое в лазарете с тепловыми ударами.

— Но как, как? Войско-то где взял?

— В основном в форту Александровском. Они там обленились от безделья, вот я их и подобрал. А с Кавказа добровольцев-офицеров кликнул. И что вы думаете? От желающих отбоя не было.

— Голоден? Вижу, вижу. Анджей, ужин и… И водки, если позволишь. Ради такого случая грех не выпить.

— Командует почище Млынова? — улыбнулся Куропаткин.

— Матушка у меня померла, Алеша, — вздохнул Скобелев. — Хотел помянуть, а Анджей говорит: нельзя, мол, пока земле не предана.

— Слышал о кончине Ольги Николаевны, слышал. Примите мои…

— Все чохом и приму, — Михаил Дмитриевич еще раз вздохнул. — И батюшка Богу душу отдал, и Макгахан, и князь Насекин с тоски пулю в голову себе пустил. Редеет круг друзей, Алеша, редеет. Млынова еле-еле из текинского плена спасти удалось. Ухо ему там отрезали, пытали. Пришлось на Кавказ лечиться отправить.

Круковский быстро накрыл на стол и удалился, пожелав приятного аппетита. После первой же рюмки Куропаткин столь яростно навалился на еду, что Михаил Дмитриевич улыбнулся:

— Тяжелый был переход?

— Трудный. Я верблюдов сознательно не взял: медлительны уж очень. Рассчитал путь от колодца до колодца — получилось, что на двух отрезках придется сделать не менее пятидесяти верст в сутки. Приказал заранее сварить мясо, выдать сухим пайком из расчета одного привала в самую жару. Только так и удалось пройти восемьсот верст за восемнадцать дней и практически без потерь.

— Рискованно, полковник.

— К штурму опоздать боялся, — улыбнулся Алексей Николаевич. — А приехав, с удивлением узнал, что штурм-то у вас — ползучий.

— Ползучий, — вздохнув, согласился Скобелев.

— Ну, объясните мне, почему вы не перекрыли хотя бы пути к основным колодцам?

— Кажется, навоевался я вдосталь, Алексей Николаевич. У текинцев в крепости — женщины, дети, старики. За Тыкма-сердаром, к примеру, свыше трех тысяч кибиток последовало, голодали, девочек собственных в гаремы продавали: Млынов мне рассказывал. Как же звали ее?.. Кенжегюль, вспомнил!

— Тыкма-сердар — искатель счастья, корсар пустыни. Такому доверять можно только с хорошей оглядкой.

— Сердар Млынова моего спас, — строго сказал Скобелев. — И мне сообщил о Геок-Тепе весьма любопытные сведения, я тебе об этом непременно расскажу. Ну, а если в целом… Как бы тебе сказать? Текинцы ведь свою землю защищают, свои кочевья, свои семьи, скот, уклад жизни.

— Ну, а если снова поднимутся свой уклад защищать?

— Вряд ли, — усмехнулся Михаил Дмитриевич. — Если бы ты видел, с каким детским любопытством они за строительством железной дороги наблюдают, ты бы яснее понял, о чем я говорю. Паровоз в этих местах мне куда мощнее любой артиллерии показался. Он цивилизацию им привезет, товары, гарантию, что детишек во время очередной бескормицы продавать не придется. И, представь себе, они это как-то по-своему понимают.

— Понимать, может быть, и понимают, но Геок-Тепе без боя тем не менее не сдадут, Михаил Дмитриевич.

— Не сдадут, — согласился Скобелев. — Тут без штурма не обойдешься, и ты подоспел своевременно, Алексей Николаевич. Основа их обороны — насыпной форт Денгиль-Тепе. Он господствует над местностью, взять его необходимо, и брать будешь ты.

— Польщен доверием, Михаил Дмитриевич.

— Млынов говорил, что стена южного фаса в больших трещинах. Видимо, и строили второпях, и время года выбрали не очень удачно. Там сосредоточена вся их артиллерия — пушки три, от силы четыре. Постарайся засечь их и расстрелять амбразуры еще до штурма. Я тебе ради этого лучшую свою батарею отдам.

— Постараюсь. Время штурма наметили? Хотя бы ориентировочно?

— Время штурма теперь техника определяет, — улыбнулся Скобелев. — Как только путейцы регулярные составы на Бами пустят, так и начнем часы считать.

Уже на следующий день полковник Куропаткин, так и не успев толком отдохнуть после восьмисотверстного броска через безводные степи, получил приказание принять под свое командование правый фланг русских войск, осадивших Геок-Тепе. Войска умело зарылись в землю, но расположение их Алексею Николаевичу не понравилось: они стояли в низине, холм Денгиль-Тепе господствовал над всем их расположением, и вопрос о секторах обстрелов его орудий оказался весьма существенным. Куропаткин вместе с командиром приданной батареи и толковым топографом четыре дня гарцевал в непосредственной близости от крепости, пока дождался первых обстрелов. Обстрелы не принесли никаких потерь, но велись лишь из двух орудий, амбразуры и сектора которых опытные офицеры и засекли и занесли на артиллерийские карточки.

— Разворотишь их в первую очередь, — сказал полковник командиру батареи.