Вот отрыл уже почти до ниши, уже ухом можно уловить какой-то стон. Стал рыть ещё и ещё, вгрызаясь обессиленными пальцами в землю.
- Дядя! - стонет теперь сам Титирикэ. - Отзовись!
Слышит Титирикэ в ответ одно молчание. Расширить бы только дыру, думает, а то задохнётся дядя. Нет, дальше ему, видно, с этой проклятой глиной не справиться.
Кинулся мальчик распрягать лошадей, чтобы поскакать в село за помощью, но успеет ли? До села-то во-он как далеко! Вскакивает на расседланную лошадь махом, вброд переправляется через Рэут и галопом. Сначала по лугу, а потом прямо по огородам, по огородам...
Спасли дядю люди. Правда, после этого ему пришлось ох как долго лежать, но теперь уже ничего, ходит без палки и всё Титирикэ нахваливает: вот, мол, какой у него племянник...
А тогда, в спешке, люди и не заметили, что в тот же день случилось ещё одно странное происшествие: да, голова у Титирикэ на место встала! Как и положено такому мальчишке, как наш Титирикэ!
Одни говорили, что всё это получилось от страха, другие - оттого, дескать, что Титирикэ спас человека от смерти, а мать Титирикэ готова была поклясться, что голова у её мальчика никогда и не была перевёрнута, а всегда была на том месте, где ей и положено быть. И всё целовала его в лоб и в щёки, всё целовала...
КАК БЫКА ПОЙМАЛИ НЕВОДОМ
Пропели петухи в тот день на заре или нет, неизвестно, потому что под самое утро зазвонил вдруг колокол в селе. А село это, если вы не забыли, называется Шишки. На этот раз колокол звал в школу сельчан.
И вот начали открываться калитки. Не видно книг в руках у людей, зато у многих под носами усы, на пальцах кольца, даже по папироске в уголке рта, особенно у тех, кто поставил себе по золотому зубу и не знает, как его другим показать.
Собираются во дворе школы - на свежем воздухе голова лучше работает. А если кто не поместится на трибуне, чтобы слово сказать, можно вынести во двор одну-две-три школьных доски - пусть пишет свою речь белым по чёрному. Что, мелу мало? Вон, сзади идут дети с полными карманами.
А Груя среди взрослых. Идёт на собрание вместо отца.
У кого не с кем дома малышей оставить, тот ставит люльку на колёса и катит её на собрание. У кого сломана нога, на костылях приходит, дед Никулча в тапочках ковыляет, а по бокам у него по учёному внуку, чтобы кричали ему то в одно ухо, то в другое, о чём люди говорят..
Бабушка Параскица заехала во двор на телеге. Привезла с собой и копну табака: не успела свою норму нанизать. А мать Титирикэ с корзиной пришла. В корзине - наседка, под наседкой - яйца.
- Поздно села, негодница, - жалуется она женщинам. - Только вчера начали вылупляться цыплята. А дома некому за ними присматривать.
Редко бывают в Шишках собрания, зато если уж пришёл человек, еду с собой на собрание берёт. Когда трибуна отдыхает, слышится то тут, то там стук ложки о дно миски, арбуз трещит или валит пахучий пар из горшка с голубцами...
- Как же иначе, - говорит дед Никулча, - те, кто в президиуме, пусть воду пьют, а мы, остальные, обедаем.
Солнце временами выходило из-за туч, давая людям понять, что время уже позднее...
Кошкодак, тот, что давал слово выступающим, смотрел то на часы, то на солнце. Это был огромный детина - стул, казалось, под ним вот-вот развалится. Он уже приготовил слова, чтобы чинно закончить собрание, как вдруг слышит: "Му-у-у!"
Кошкодак наморщил лоб, но тут же глаза и рот его попытались изобразить улыбку:
- На сегодня хватит, люди добрые, а то дома скотина непоеная.
- Э, нет! - встаёт старушка. - Давно у меня словечко на язык просится, не нести же мне его обратно домой?! Вижу, тут много ушей. А знаете ли вы, что пока мы тут судим да рядим, бык тот всё пасётся. Пока сосунком был, ещё куда ни шло, а теперь - что твой слон вымахал!
"Дзинь, дзинь, дзинь!" - стучит о графин один из тех, кто важно сидит за столом.
Он осаживает старушку:
- Вы, когда хлеб печёте, просеиваете муку через сито, да? Женщина кивает головой. - Так вот, здесь надо дело говорить, мамаша, отсеивать лишнее. Я спрашиваю: при чём здесь, в нашем сите, бык?
- Ты ситом нас не пугай, - защищается старушка. - Я про быка говорю. - И продолжает...
- Какой ещё бык? - недоумевает тот, за столом.
"Му-у-у!" - слышно опять во дворе школы.
- Да вот этот самый, чёрный, с белыми пятнами на задних ногах и с двумя такими вот рогами. - Женщина протягивает руку к голове.
- Подайте ей стакан воды, - говорит Кошкодак.
- Вы, товарищи, надо мной не насмехайтесь. Разве тут одним стаканом обойдёшься? Ведро подайте, а то и два, здоровенный же он, дети его пугаются. С тех пор, как вырос, проклятый, яблока из сада не попробуешь.
Тут словно плотина прорвалась - начали подниматься сельчане один за другим. Этим в Шишках только слово дай! Казалось уже, что идёт на село целое стадо быков, а может, есть среди них и носороги и даже слоны - вот-вот от села ничегошеньки не останется. Кто-то показывал на небо и готов был поклясться, что это не тучи, а пыль, поднятая быками.
Немного погодя, когда люди чуточку успокоились, остался из того стада один бык, который хотел поднять село Шишки на рога. Вот он пасётся в одном саду, вот в другом и шевелит рогами; "Я здесь хозяин!"
Чей же это бык, который осмеливается один против целого села пойти?
Видит Кошкодак: плохо дело, совсем близка верёвка к его быку. Манит пальцем одного из сельчан с остроконечной, как яйцо, головой и что-то шепчет ему на ухо.
- Что он говорит? - наклоняется дед Никулча к своему внуку Титирикэ.
- На ухо что-то сказал, дедушка! - И Титирикэ идёт следом за человеком с продолговатой головой.
Пока они шагают по дороге, мы вернёмся к быку. Председатель колхоза Кошкодак в селе был приезжим. Откуда-то из Коткодач. Когда год назад он появился в Шишках, то вёл с собой не ребёнка, как полагается людям, а бычка на верёвке... ему-то и предоставил всё как есть колхозное хозяйство: куда захочет, туда пусть и идёт, где ему нравится, там пусть и пасётся...
- Почему не привяжет его к стойлу? - нахмурит брови один крестьянин.
- Сдать его - и дело с концом! - рассердится другой.
А в саду трава до пояса, словно бы нарочно оставленная для быка.
Сторож сада Георге Кокостырку всем тихонько показывает, куда боднул его проклятый бык, и божится, что он будет не он, если не отомстит ему до вечера... Но на второй день бык опять пасётся преспокойно в саду и машет хвостом от удовольствия, хрумкая траву.
- Ага! - поднимает палец Титирикэ, прячась за сарай.
Человек с продолговатой головой запрягает в телегу лошадей и берёт в руки вожжи.
Титирикэ крадётся под заборами, за колодцами, не отстаёт от телеги.
Лошади заходят в какой-то двор. Человек стаскивает с чердака мешок и грузит его на телегу.
Титирикэ - прыг под колёса и цепляется за крестовину телеги. Как пошли лошади рысью, слышит: "зур-зур-зур!"
- А-а-а, - догадывается мальчик. - В мешке орехи!
Вот телега проезжает мост через Рэут и поворачивает вверх по течению к камышам.
Увидев воду, Титирикэ не стерпел - тут же и сиганул в реку, а телеги тем временем и след простыл.
"Зур!.."
"Зур!"
"Зур!"
"Зур!" - звенели орехи в голове Титирикэ, охлаждённой после купания.
Он вылез из воды и побежал к школе. Хотел уже подойти к деду Никулче и шепнуть ему на ухо, что было в мешке, как вдруг видит: бежит человек и кричит что есть мочи:
- Люди добрые, орехи по Рэуту плывут!
- Подождите минутку! Я знаю, что за орехи! - закричал Титирикэ, но никто его не слушал. Тогда он кинулся искать Грую и Нани.
Хотите верьте, хотите нет, но со двора школы всех словно ветром сдуло, - только наседка с цыплятами и табачные листья остались.
Кто по дороге пустился к реке, а кто огородами. Один нёс шляпу в руках, другой горшок... А Пётр Патраке засучил на ходу брюки и, не заходя во двор, кричит: