2

– Что случилось, Пол? Ты языку проглотил?

Он вздрогнул и обернулся. Две вещи он терпеть не мог в человеке по имени Мирза Бахшад: способность двигаться абсолютно бесшумно и то удовольствие, с которым тот коверкал английский язык.

– А… Привет, Мирза.

Пакистанец плюхнулся в лучшее кресло и грациозно потянулся.

– Стелажу, наконец, привезли, – прокомментировал он. – Однако, не спешили они…

Лил! Ли-ил!

Не отходя от окна, Пол наблюдал, как девушка принесла чай и бисквиты.

– С глазурей, – удовлетворенно отметил Мирза. – Мои любимые.

– Специально для вас, доктор, – сказала Лил и, хихикнув, выпорхнула из комнаты.

«Чертов Мирза! Бывают у него хоть когда-нибудь неприятности?» Но горечь покидала его. Мирза был дьявольски красив, несомненно умен и дико обаятелен, разве мог кто-нибудь его не любить?

«Только Айрис…»

Пакистанец отхлебнул чай, поморщился и поставил чашку на подлокотник.

Провел пальцем по тонкой линии усиков над верхней губой, словно проверяя, на месте ли они, и уставился своими черными блестящими глазами на Пола.

– У тебя вид под стать погоде. Что случилось?

Пол пожал плечами и, повернув ногой тяжелое кресло, сел.

– Ты разучился говорить по-английски, – констатировал Мирза. – Удивляюсь, как вы все не сошли с ума в этой стране. Иногда, мне кажется…

Хорошо, попробую догадаться. Очередная консультация с Сопливым Элом?

Он имел в виду доктора Нока Элсопа, консультанта, с которым Пол работал особенно часто.

– Нет, не сегодня, – пробормотал Пол. – Отложили на завтра. Какое-то заседание, ему там обязательно надо быть.

– Значит, Дырявая Голова, а? – правая бровь Мирзы приняла форму вопросительного треугольника.

Когда-нибудь доктор Джозеф Холинхед[1] узнает о целом семействе каламбурных прозвищ, которым наградил его Мирза, и пух и перья полетят до небес. Пока, однако, слухи до него не доходили.

– Отчасти, – согласился Пол. Прохладные отнощения с Холинхедом стали неотъемлемой чертой его работы, и сегодняшнее утро не было исключением.

– Только отчасти? Святой Джо[2] – самый большой дундук во всей округе, и я иногда испытываю непреодолимое желание запереть его ненароком на ночь в женском буйном.

Может тогда он поймет, что к чему. – Он сделал неопределенный жест, словно отметая все подобные варианты. – Тогда остается только твоя очаровательная, но неприветливая жена. Что случилось на этот раз?

– Она решила завтра не приезжать, – нехотя проговорил Пол.

Наступила короткая пауза, во время которой двое мужчин смотрели друг на друга: Пол – подавляя желание отвести взгляд, Мирза – беспокойно покусывая губу.

– Что я могу сказать, Пол? – произнес он наконец. – Если то, что думаю, ты тогда решишь, что я обижен на нее за то, что она так неприветливо меня встретила. Я не обижен – предрассудки, принятые при дворе раджи, достаточно выветрились из моей головы чтобы считать, будто женщины обязаны мне поклоняться. Меня больше волнует, как она относится к тебе. Она хочет тобой руководить, вот что плохо.

– Понимаешь Мирза, – начал было Пол, но неожиданно для себя остановился: он осознал, что слов, способных выразить то, что он хочет, не существует.

От сложных объяснений его спасло появление коллег: Фила Керанса, Натали Радж, Ферди Сильвы. Немедленно, с более чем британским тактом, Мирза вернулся к вариациям на тему фамилии Холинхеда, и все посмеялись, дав Полу возможность прийти в себя и даже изобразить на лице вполне сносную улыбку.

«Черт подери, что бы я делал без Мирзы?…» Рассеянно проглотив остывший чай и даже не почувствовав вкуса, Пол обвел взглядом коллег.

«Отношение к людям. Мы пользуемся специальным жаргоном, чтобы втиснуть его в спектр от любви до ненависти. Но люди – не линии на плоскости. Они искривляются под разными углами в энном количестве измерений. Куда поместить равнодушие?

Куда-нибудь в воздух, над поверхностью бумаги. Оно не тяготеет ни к отвращению, ни к восхищению. Точка пустоты.» Нельзя сказать, чтобы он был абсолютно равнодушен к своим коллегам.

Просто… как-то равнодушен.

«И что в этом плохого?»

Возьмем ирландца Фила Керанса. В сорок с небольшим он точно знал, что не достигнет того, что у Мирзы будет наверняка, а у Пола предположительно, – статуса консультанта. Он будет честно делать свое дело в этой или другой больнице, пока не уйдет на пенсию: средняя, нейтральная личность. Но его, похоже, это уже не заботит. Пол сравнивал свое предполагаемое будущее с будущим Керанса и не знал, в какую сторону повернуть знак неравенства.

«Натали.»

Впервые он увидел ее со спины и был сражен красотой черных волос, тяжело струившихся в ярком флюоресцентном свете. Настоящий же шок наступил, когда она обернулась, и он увидел плохо сложенную фигуру и скошенный назад подбородок, делавшей ее не то чтобы совсем уж безобразной, но очень невыразительной. А тежду тем, она обладала поразительной способностью возвращать к жизни совсем уже охладевших и отдалившихся от нее людей в сложных случаях хронической гериатрии.

«Она мне нравится? Так же, как и Фил, – и да, и нет. Отношение, равноудаленное от симпатии и от антипатии, но лежащее вне линии, которая позволила бы мне достичь одного из них.» То же касалось и Ферди Сильвы, иммигранта, как и Мирза, уроженца Британской Гвианы, желтокожего флегматичного человека, чьей отличительной чертой была полная невозмутимость.

«Не вызывает у меня энтузиазма это качество.» А что вызывает? Есть хоть что-нибудь? Не сегодня, не сейчас. Его мозг отказывался принять то, что Мирза сказал прямо, и то, что он сам понимал умом, но не мог принять окончательно, боясь вновь ввергнуть свое сознание в череду псевдореальных видений. Лучше как можно дольше пытаться выкрутиться.

Он чувствовал, что балансирует во времени, так же, как невообразимо медленно балансирует волчок в последние секунды перед падением. Он почти физически ощущал вращение земли, проносившее его мимо дверей удачи, открытых навстречу его альтернативному будущему. В его власти было двинуться туда, куда хотел, войти в двери, за которыми ждал полный провал, выбрать одну из полужюжины тех, где можно начать жизнь с начала, или сесть в поезд, доставивший бы его к краху, виноват в котором будет только он сам. С болезненной ясностью он мог бы нарисовать в воображении картины любого из своих будущих. Ему оставлен выбор только одного из них.

Он безучастно ухватывал обрывки разговоров.

– Кажется, молодой Рейнольдс идет на поправку. Сегодня он с пылом объяснял мне, какие цветы когда надо сажать. Нужно узнать, нет ли у нас подходящего участка.

Напрягшись, Пол связал имя с человеком – юношей, начавшим с того, что говорил матери, будто идет на работу, а сам целый день катался на автобусах, и закончившим тем, что вообше отказывался вставать с постели.

«Вылечить клочком земли и пакетиком семян. Господи, как прекрасно, что бывают иногда такие простые решения.» – В следующий раз следите за Либерманом. Сегодня утром у него под подушкой опять нашли ключ.

«Либерман – гениальный слесарь. Видит что-нибудь закрытое – открывай.

Что – неважно. Его прислали сюда, когда он добрался до зоопарка Дадли, и вот…» Пол позвякал тяжелой связкой ключей в кармане куртки.

«Какая разница между мной и тютемщиком? Никаких призов за правильный ответ.» – Пол, ты какой-то бледный сегодня. Что-нибудь стряслось?

Глаза Натали внимательно смотрели на него из-за толстых линз.

– Спал плохо, – стал поспешно оправдываться Пол. – Дежурство. Да еще эти проклятые часы…

– Если бы ты не был таким неженкой, ты бы их не замечал, – сказал Фил Керанс. – Я научился не обращать на них внимания в первую же неделю, как только здесь появился.

– Только не сейчас, – заметил Фред Сильва, бросая взгляд на часы. – Пора.