Шло время, но тетя Пейшенс не торопилась выставить себя на рынке невест: всепоглощающая любовь к корове не оставила в ее сердце места для иной, более естественной и выгодной, привязанности. Но поля ее перестали засеваться, урожаи начали гнить на корню, заборы утонули в диком кустарнике, луга заросли величественным чертополохом; и наконец она стала подумывать, что ферма нуждается в новом хозяине.
Слухи о том, что тетя Пейшенс ищет, кому вручить руку и сердце, вызвали всеобщее волнение. Все взрослые холостые мужчины мигом почувствовали себя женихами. Безучастная статистика показывает, что в тот год в Барсучьем округе было заключено больше браков, чем за любое прошедшее или последующее десятилетие. Но тетя в число брачующихся не попала. Мужчины женились на кухарках, прачках, матерях своих покойных жен, сестрах своих заклятых врагов; короче - женились на ком придется; если человеку не удавалось никого уговорить, он шел к мировому судье и заявлял под присягой, что у него есть одна или несколько жен в штате Индиана. Никому не улыбалось живьем оказаться в мужьях у моей тетушки.
Как читатель уже мог убедиться, в сердечных делах тетя Пейшенс не знала середины. Когда пронесшаяся над округом брачная эпидемия унесла всех холостых мужчин, кроме одного, она отдала свое сердцу этому одному; она поехала за ним в повозке и привезла на свою ферму. Это был долговязый методистский пастор по фамилии Хаггинс.
Преподобный Берозус Хаггинс, при всем его непомерном росте, был, в сущности, славный парень и себе на уме. Это был, вероятно, самый уродливый смертный на всю Северную Америку - тощий, угловатый, мертвенно-бледный и исполненный непоколебимой торжественности. Он неизменно носил приплюснутую черную шляпу, нахлобучивая ее так низко, что поля едва не застили ему взор и полностью скрывали от посторонних глаз пышное великолепие его ушей. Помимо шляпы и пары потрескавшихся кожаных ботинок, применительно, к которым слово "вакса" звучало бы как бессмысленный осколок давно умершего языка, единственной видимой частью его одежды был узкий черный сюртук немыслимой длины, полы которого, доходившие ему до пят, вечно были мокры от росы. Сюртук всегда был сверху донизу наглухо застегнут. Словом, настоящее привидение Столь мало было в его внешности от естественного человеческого облика, что, стоило ему выйти в кукурузное поле, как хищные вороны, оставив все прочие дела, тучами слетались к нему, сражаясь за лучшее место и спеша выразить презрение к тому, что они считали примитивной уловкой незадачливого фермера.
На следующий день после свадьбы тетя Пейшенс призвала преподобного Берозуса пред свои светлые очи и объяснила ему свою волю:
- Ну вот, милый Хагги, слушай, чем тебе тут надо заняться. Первым делом почини все заборы, выполи сорняки и твердой рукой выкорчуй весь дикий кустарник. Потом расправишься с чертополохом, починишь фургон, соорудишь одну-две бороны и вообще наведешь на ферме порядок. На пару лет работы хватит. Разумеется, пасторскую службу пока придется оставить. Как только с этим управишься... Да что же это я! Забыла про бедную Фиби. Она...
- Миссис Хаггинс, - торжественно вмешался муж. - Если Провидение избрало меня для того, чтобы привести на этой ферме необходимые усовершенствования, я надеюсь стать в его руках надежным орудием. Но что касается сестры Фиби, которую вы упомянули (я уверен, что это женщина достойная), имею ли я честь быть с ней знакомым? Имя я, безусловно, слышу не первый раз, но...
- Не знать Фиби! - воскликнула тетя в непритворном изумлении. - Я была уверена, что весь округ ее знает. Так вот, каждое утро твоего земного существования ты должен будешь скрести ей ноги!
- Заверяю вас, мадам, - отозвался преподобный Берозус с достоинством, что я сочту своим священным долгом удовлетворять духовные потребности сестры Фиби в меру моих слабых способностей; но должен заметить, что ту чисто светскую обязанность, о которой вы упомянули, следовало бы препоручить более умелым и, осмелюсь предположить, женским рукам.
- У-у-у, ста-а-арый дура-а-ак! - взвилась тетушка, вылупив глаза в безграничном изумлении. - Фиби - это корова!
- В таком случае, - сказал супруг, сохраняя нерушимое спокойствие, - я, безусловно, позабочусь о ее телесном благополучии и буду счастлив уделить ее ногам столько сил, сколько можно будет, не совершая греха, отвлечь от моей борьбы с дьяволом и чертополохом.
С этими словами преподобный мистер Хаггинс надвинул шляпу чуть не до плеч, кратко благословил жену и отправился на скотный двор.
Теперь как раз настало время сказать, что он с самого начала знал, кто такая Фиби, и был наслышан от людей о ее зловредных повадках. Более того, он уже успел нанести ей визит и провел более часа поблизости от нее, но вне пределов досягаемости, и дал ей возможность обозреть себя со всех сторон. Короче говоря, они с Фиби присмотрелись друг к другу и были готовы к решительным действиям.
В числе хозяйственных приспособлений и предметов роскоши, составивших, так сказать, "приданое" нашего пастора и уже перевезенных его женой к себе на ферму, был патентованный чугунный насос футов в семь высотой. Предполагая укрепить его на досках над колодезной ямой, что посреди скотного двора, его временно поставили с ней рядом. Подойдя к насосу, мистер Хаггинс установил его на место и крепко-накрепко прикрутил к доскам болтами. Затем он снял долгополый сюртук и шляпу; сюртук он напялил на насос и застегнул на все пуговицы, почти полностью его закрыв, а шляпу водрузил сверху. Опущенная рукоятка насоса, выгибаясь дугой, торчала меж полами сюртука наподобие хвоста, но наблюдатель, упустивший из виду столь незначительную деталь, вполне мог принять это сооружение за мистера Хаггинса, расправившего грудь и бравого, как никогда.
Покончив с приготовлениями, наш герой закрыл ворота скотного двора, зная, что Фиби, хозяйничающая на огороде, заметит, что от нее пытаются отгородиться, и примчится навести порядок. Так и случилось. Между тем хозяин, лишившийся разом и сюртука, и шляпы, залег неподалеку за дощатым забором, где провел время в свое удовольствие, дрожа от холода и наблюдая за развитием событий сквозь дырку от сучка.