– Слушаюсь, фрау Копф. Не беспокойтесь. Присмотрю.

Понял Шанце ее или не понял? Большего она сказать ему не могла. Да и офицер торопил.

Ее продержали до утра в кабинете Гравеса. Она там бывала несколько раз. Правда, тогда у дверей не стоял часовой.

Потом ее увезли в тюрьму. Возили на допросы. Потом и допросы прекратились. О ней словно забыли.

Она не знала, что с Петером. А вдруг и его арестовали? И мучают? Где Флич? Ему, наверное, хуже всех. Дознаются, какой он "француз"…

Гертруда Иоганновна, как заведенная, бродила по камере от стены к стене, от двери к окну, измученная одиночеством и неизвестностью, измученная бессилием, невозможностью помочь кому-либо из близких и даже самой себе…

"Иван, когда же ты придешь, Иван? Найдешь ли след мой на земле? Поймешь ли, как я люблю тебя, как ты дорог мне? Поймешь или осудишь, за то, что не сберегла детей, была им плохой матерью, допустила, чтобы Павлика увезли в Берлин… Даже если я погибну здесь, очень важно, Иван, чтобы ты знал: я жила по совести. Иначе не могла. Мы всегда все делили поровну: и хлеб, и манеж, удачи и промахи, радость и слезы - все пополам. Я не могла не взять половину твоей тяжкой ноши. Ты воюешь и я воюю. Как могу. Как велит сердце. Я не потеряла кураж, Иван. Нет. Не потеряла! Если тебе скажут, что я продалась фашистам за похлебку, - не верь, Иван! А ведь скажут, весь город скажет…"

Громыхнул дверной засов.

– Арестованная, на свидание.

– Что?

– Вам разрешено свидание. Десять минут.

– Петер?… - сердце сжалось в комок.

– Побыстрее, - произнесла равнодушно надзирательница.

"Побыстрее". Да если бы у нее были крылья!

Она рванулась с места и выскочила в коридор.

– Помедленней, - усмехнулась надзирательница. Ох, уж эти арестованные. Эта, видать, важная шишка. Держат в отдельной камере, велено выпускать в нужник. И не били ни разу.

Гертруда Иоганновна шла по гулким каменным плитам, заложив руки назад, как предписывают правила внутреннего распорядка, а сердце ее, казалось, выскочило из груди и умчалось вперед, туда, где ждет Петер.

Но это был не Петер. В пустой комнате у маленького грубого столика сидел фельдфебель Гуго Шанце. Когда вошла Гертруда, он встал.

– Здравствуйте, фрау Копф.

– Здравствуйте, Гуго…

– Свидание десять минут. Передачу после проверки можно взять с собой в камеру, - сказала надзирательница и уселась за тот же столик.

Шанце стоял и смотрел на Гертруду Иоганновну. Как она изменилась, осунулась, пожелтела. Тюрьма не красит.

И она стояла и смотрела на Шанце. На его длинный милый нос, свисающий на подбородок, на глаза, в которых пряталось сострадание.

– Как поживаете, Гуго?

– Хорошо, фрау Копф, спасибо. Кухню прибрали. Готовим. Кормим господ офицеров прямо в коридоре. Столики, которые уцелели, там поставили. Ресторан-то, ироды, разворотили - по сей день жутко смотреть.

– Большие убытки?

– Большие. От господина Доппеля письмо из Берлина. Я уж, извините, вскрыл. Беспокоится господин Доппель, счетов нет.

– А Пауль?

– В порядке. Обжился, пишет.

Надзирательница вскрыла пакет, принесенный Шанце. Кура жареная. Хлеб. Котлеты. Свежие огурцы. Живут же люди! Она неприязненно разломила хлеб пополам.

– Недозволенного ничего нет? Записочек каких, оружия.

– Помилуйте, милая фрау! - Я - фельдфебель вермахта великой Германии, - обиделся Шанце. - Шеф-повар гостиницы фрау Копф. Я самого генерала Клауса фон Розенштайна кормил!

– Я ничего плохого не подумала, господин фельдфебель. Порядок!

– Где Петер? - спросила Гертруда Иоганновна.

– А кто его знает… Со страху сбежал вместе с собакой. - Шанце подмигнул. - Найдется. И этот пьяница, водопроводчик сбежал, сукин сын. Так трубы и не доделаны. Хотел было хозяину его пожаловаться, как вы велели.

– Пожаловались?

– Какое! Замок на мастерской. Все они, русские свиньи, такие: как деньги вперед, так тут как тут, а как отработать - его и след простыл. Всех бы их на веревочку нанизать, камень прицепить да в реку. Скушали бы котлетку, госпожа надзирательница. С продуктами-то нынче не очень. Я вам завтра еще принесу. Такой даме надо цвет лица оберегать!

– Спасибо, господин фельдфебель, - надзирательница улыбнулась. - Я завтра не дежурю.

– Я и послезавтра принесу. Разрешено госпожу Копф кормить от ресторана.

Значит, Захаренок и Каруселин успели уйти. Петера, вероятно, спрятал Шанце. Уж очень у него хитрый вид. Ах, Шанце, Шанце… Милый мой повар. Пока живы такие, как вы, - жива Германия, настоящая Германия, без коричневой чумы.

– Спасибо, Гуго. Я попрошу доктора Доппеля похлопотать. Вы достойны чина обер-фельдфебеля.

– Рад стараться, госпожа Копф! - Шанце по-военному щелкнул каблуками. Он понял, что она хотела сказать.

– Десять минут прошло, - неуверенно сказала надзирательница. - Но если вы хотите…

– Никак нет, госпожа надзирательница. Порядок есть порядок.

Гертруде Иоганновне очень хотелось спросить Шанце: не знает ли он о Фличе? Но она не спросила. И так сказано слишком много.

– Спасибо, Гуго. Я полагаю, что недоразумение скоро разъяснится. Я вернусь, и мы с вами примемся за восстановление нашего дела. Приведем в порядок ресторан.

– Непременно, госпожа Копф.

Гертруда Иоганновна заложила руки назад и пошла обратно в камеру. Сапожки надзирательницы стучали позади.

Через несколько минут она занесла в камеру ровно половину котлет, хлеба, курицы и огурцов. У нее было виноватое лицо.

– Вы уж извините, фрау Копф. Нас там трое.

– Ешьте на здоровье.

– А я принесу вам кофе, который пьем мы! - сказала надзирательница со значением. - И если вы утомились - можете прилечь. Я ничего не вижу.

Гертруда Иоганновна кивнула.

– Благодарю вас, госпожа надзирательница.

Ах, какие это были котлеты! Шанце - чудодей!

Она ждала его все следующее утро и бесконечный тягучий день. И вздрагивала, когда гремел засов и отворялась дверь. Но принесли обычный завтрак. Потом суп из брюквы. Она хотела было спросить, не приходил ли кто к ней. Но поняла, что спрашивать глупо. К супу она не притронулась, доела курицу с огурцом. Желудок отвык от нормальной пищи, стал тяжелым, ее клонило ко сну, но лечь она не решилась - дежурила другая надзирательница.