— Ты? Ты держала ей ноги. Она испугалась, и ты держала ей ноги.

— Чего она испугалась, глупенькая?

— Беспомощности. Она боялась не того, что с ней будут делать, а того, что от нее ничего не зависело. Она боялась своей беспомощности. Ты привязала ее ноги к кровати, настолько широко, насколько это возможно, чтобы она не могла двигаться. Она начала плакать и просить отпустить, но ты уговаривала, чтобы она не боялась, что ей понравится, и она успокоилась.

Мне показалось, что его голос отдалился и тотчас вернулся. Когда я поняла, что он делает, было уже поздно — мои ноги неестественно широко разошлись, я потом я уже не могла их сдвинуть.

— Она так и лежала, — продолжал Рене, но я не знала, где он теперь и что собирается делать дальше, — с завязанными глазами, связанная, грудь расплющена и раздвоена ремнем, кисти прижаты к бокам, ремень вдавливался в живот, ноги разжаты до предела.

Я действительно не могла пошевелиться, я была беспомощна, он мог делать со мной все, что ему заблагорассудится, да и не только он, кто угодно мог, я все равно не смогла сопротивляться.

— Она такая открытая, ты видишь? — Я кивнула. — Хочешь попробовать? — Волна поднялась во мне, наверное, волнения, я вдруг заволновалась, такое забытое ощущение. Я облизала губы, они пересохли.

— Да, — сказала я. — Только попробовать. — Я тяжело дышала. «Я сама боюсь, — подумала я, — как эта девочка, боюсь».

Я почувствовала тепло и горячее прикосновение, я вдохнула, мне что-то мешало, я снова провела языком по губам. Сначала я услышала запах, его было так легко отделить от воздуха, а потом незнакомый вкус на губах, на языке. Как муравьиная кислота, почему-то вспомнила я. Я постаралась навязать этот вкус на язык как можно больше, но он скоро кончился, и лишь потом я снова различила мажущее прикосновение.

— Тебе нравится? — услышала я.

— Да… Не знаю… А ей, девочке, ей нравилось?

— Ей нравилось. — Голос Рене опять оказался в стороне.

— Что ты хочешь делать? — Я не видела, не знала, я только ждала, не зная.

— Кто-то позвонил в дверь, — сказал Рене, я точно различила его голос.

— Я не слышала, — сказала я.

— Это из-за платка. Я пойду открою. — Я ждала, он вернулся. Я знала, что он вернулся, но он молчал.

— Кто пришел? — спросила я.

— Это мой товарищ. — Я уже не была уверена, его ли это голос, голоса почти не существовало.

— Он ушел? — спросила я.

Рене не ответил. Я только слышала дыхание.

— Он ушел? — снова спросила я.

А потом услышала свой крик. Кто-то большой и жесткий вторгся в меня, как никогда прежде, совсем по-новому, и я не знала кто, но я знала, что не Рене. Я старалась вырваться, но не могла, а только глубже насаживалась, до боли, наверное, до крови.

— Кто это? — кричала я, но никто не отвечал, даже Рене. Ни одного голоса, только дыхание. Я извивалась, я хотела соскочить, но он был безжалостен, никто никогда не был так безжалостен ко мне.

«Неужели я и есть та девочка? — мелькнуло в сознании. — Не может быть!» Я открыла рот, чтобы глотнуть воздух, но воздуха не было, что-то воткнулось в рот, в горло, в легкие, и я поняла, что их двое, вне всякого сомнения, двое; я напряглась, но ремни держали меня. Почему-то я боялась упустить, я так и думала: «только не упустить», я не знала, что произойдет, если упущу, и я заглатывала, всасывала глубже, но теряла, и снова металась губами, языком, ища — он должен был быть рядом — и находила, и это было как облегчение. А тот, который внизу, распирал, я хотела освободиться от него, но не могла сдвинуть ноги.

Потом я оказалась на животе, я не знаю как, мне было неудобно, я упиралась коленями, головой, лицом, мне было жестко, я хотела подложить подушку, но не могла помочь себе руками. А потом все окончательно сдвинулось и поехало. Последнее, что я помнила, что они оба сзади, одновременно, я чувствовала их с болью, почти соприкасающиеся глубоко внутри. Я попыталась представить лица, но не смогла, лишь Рене, я не могла представить второго, даже Дино, я ощущала, как они оба двигались, каждый по своему, не совпадая, но видела лишь одно лицо Рене.

Я испугалась, что тонкая, живая перегородка во мне не выдержит и порвется, но лишь на секунду, потому что стало больно спине, как будто меня стегали крапивой, а потом вообще ничего, либо умерла, либо сошла с ума, помутилась. Так не было никогда.

Я очнулась, я поняла, что пришла в себя, увидев Рене, склонившегося надо мной. Я подняла руку и дотронулась до его лица, он был живой, реальный, мой любимый.

— Тебе было хорошо? — спросил он.

— Да, — попыталась сказать я, но не получилось. Я вдохнула и выдохнула, легкие, кажется, работали. — Да, — повторила я. — Что это было?

— Мы занимались любовью, — ответил он.

— Кто-то был еще? — спросила я. Он молчал. Я приходила в себя. — Нет,

— сказала я и улыбнулась. — Никого не было. — Он продолжал молчать. — Ведь, правда, никого не было? Ну, скажи, что не было! Я просто на время сошла с ума. — Рене пристально смотрел на меня. Он всегда странно смотрел, я привыкла. Я ударила его по плечу, не сильно, сильно я не могла.

— Никого не было. Это ты все сделал. Что ты в меня засовывал? — Мне даже стало смешно. — А? Давай, признавайся. — У меня никак не получалось серьезно. — А?

— Догадайся, — сказал он наконец.

— Догадалась, — сказала я и снова легла на спину. Он лежал рядом. Мы молчали. — Со мной что-то произошло, — сказала я. — Я не то умерла, не то сошла с ума. Ничего не помню. Такого еще не было. Чтобы так полностью. Со мной на самом деле можно было делать все, что угодно.

— Так тебе понравилось? — снова спросил Рене.

— Я не знаю, — соврала я. — Все болит, даже сидеть больно. — Я попробовала приподняться на кровати, не спуская ног, но снова рухнула вниз. — И спина горит. — Я подняла руку, пытаясь рассмотреть хотя бы бок. Он был в красных полосках, почти кровавых.

— Что это? — испугалась я. Но Рене молчал, и я махнула рукой, какая разница, конечно же, я и так знала.

Ну да, думаю я, наверное, кого-то это бы шокировало. Ну и что? Значит ли, что так нельзя? Конечно, нет: у каждого — свой предел.

Мы находились в постоянном поиске разнообразия, главное состояло в том, чтобы разжечь фантазию. Рене не хотел экспериментировать слишком часто, иногда случалось, что у меня было настроение, а у него — нет, и я не настаивала. Конечно, я не всегда так улетала, как тогда, в первый раз, иногда я не могла полностью потеряться, мне чего-то недоставало, я немного злилась, но что я могла сделать?

Я помню, один раз именно так и произошло, я была близка, но остановилась на самом рубеже, и от близости и неоправдавшегося ожидания, видимо, не смогла сдержать неудовлетворенность, проступившую на лице. В любом случае Рене заметил и спросил: «Не хватило?» Я перевернулась на живот, мне хотелось тереться о простыню, и я не хотела объяснений.

— Да нет, — ответила я, — все в порядке. — Я кончила, но в самом начале, и сейчас во мне застыл нерастраченный заряд, и он беспокоил.

— Хочешь еще? — спросил он, и в его голосе мне послышалось любопытство.

Не знаю, почему я так сказала, наверное, просто хулиганила:

— Я бы не против, но как?

Он дотронулся до лица, провел по подбородку.

— Хочешь, — сказал он растянуто, — хочешь, я позову кого-нибудь из своих друзей?

Я лежала на животе, но мне пришлось перевернуться, чтобы сердце, сразу неистово забившееся на простыне, не сбивало меня упругими, раскатистыми ударами. Я не поняла, шутка ли это, может быть, еще один поворот игры, я взглянула на Рене, стараясь разобраться, но не смогла.

— Если ты хочешь, — сказала я осторожно.

«Пусть он сам разгадывает, игра ли это», — подумала я. Я видела, он пытается, как только что пыталась я.

— Я хочу, если ты хочешь, — сказал он после паузы.

— А кого ты позовешь? — Это был странный диалог. Конечно, он должен был понять, что я шучу, теперь, после моего вопроса. Я для того и спросила.