В "пежо" были обнаружены кредитные карточки Марии Жулковской и автомобильные права Гитиса Янчаускаса. Теперь мало кто сомневался, что произошло. Окончательный вердикт следствия был таким: смерть в результате несчастного случая. Версию сознательного двойного самоубийства по взаимной договоренности, какое-то время смутно витавшую в воздухе, отмели как несостоятельную. Слишком много обстоятельств было против этой версии. Скорей всего, Янчаускас и Жулковская давно были одержимы романтической мечтой побывать на Острове Влюбленных. Поскольку время их поджимало Жулковской надо было возвращаться к мужу, а Янчаускасу к своим делам - они предпочли рискнуть и отправиться на остров в ненастье, но не отказываться от своей мечты. Возможно, они верили, что после посещения острова в их жизни все пойдет по-другому. А в итоге - печальный финал.
Прошло меньше суток, и в Москве, на Лубянке, на стол генерала Пюжеева Григория Ильича (одного из самых могучих людей во всей "системе", которого за глаза иногда называли "серым кардиналом"; среди подчиненных носившего кличку "Повар" - то ли из-за того, что внешне он был похож на большого и благодушного повара-кондитера, то ли потому, что любую его "кашу" никто из противников не мог расхлебать, то ли потому, что происходил из рода знаменитых поваров, первый из которых, Жан Пюже, приглашенный в Россию ещё в начале девятнадцатого века, был записан в русском паспорте как "Иван Пюжеев сын") легло донесение: ценнейший агент, Гитис Янчаускас, проходивший под оперативным именем "Литовец" и исчезнувший в середине мая, обнаружен. Точнее, обнаружено его тело, при таких-то и таких-то обстоятельствах.
Повар был единственным человеком, знавшем о страстном романе между "Литовцем" и Марией Жулковской. Осведомители, когда-то засекшие этот роман, уже лет десять как выбыли из игры. "Литовец" играл по своим правилам: я готов на что угодно, но не смейте впутывать в наши игры Марию, и не смейте нас разлучать. Повар это принял, хотя иногда ворчал на Гитиса: мол, тоже мне, Андрий выискался, нашел себе полячку, понимаешь, смотри, я тебя породил, я тебя и убью, как в книжке написано.
Одно Повар знал определенно: работники класса "Литовца" просто так не гибнут и не тонут случайно при попытке добраться вплавь на Остров Влюбленных. Тем более, через месяц после сложнейшей операции, в которой были задействованы и "Литовец", и Богомол - легендарная женщина-киллер: операции, в успехе которой были заинтересованы первые люди нескольких государств, и у которой имелись оппоненты, готовые на что угодно, чтобы её сорвать или чтобы хотя б разведать, в чем суть этой операции и ради чего Повар и иже с ним разложили весь сложный многоходовый пасьянс.
Если Марию Жулковскую поймали и использовали как наживку, чтобы схватить "Литовца" и подвергнуть пыткам, то под угрозой оказывалось множество людей. "Литовцу" было, что рассказать. Нет, "Литовец" был из тех, кого никакие пытки не сломали бы, но ведь сейчас можно просто ввести человеку наркотик... Следовало разобраться, что произошло. И, в зависимости от результатов расследования, срочно прикрыть тех или иных людей.
- "Литовец" заезжать к нам не собирался, - хмуро сказал Повар сидевшему перед ним "Лексеичу" - Александру Алексеевичу Кривцову, одному из самых доверенных своих людей. - Значит, в Литву он прибыл либо через Польшу, либо через Калининградскую область. А если он летел самолетом, поручив перегнать свою машину какой-нибудь фирме или приятелю - то это совсем интересно. Выясни, откуда и как он двигался. Пограничники все данные заносят в компьютер, так что тебе понадобится буквально полчаса - в данном случае, литовские службы готовы сотрудничать с нами без всяких...
Через два часа "Лексеич" принес Повару компьютерную распечатку. Проглядев эту распечатку, Повар стал мрачнее тучи.
- Вот это! - ткнул он пальцем в один из пунктов. - Совсем никуда!
- Да, я это особо отметил, - кивнул "Лексеич". - Если б это была осень, а не весна, то это не имело бы никакого значения...
- Вот именно! - буркнул Повар. - Получается, нам надо прикрывать и Богомола, и наших немецких друзей.
- У Марии и Станислава Жулковских есть сын, - без всяких интонаций доложил Кривцов. - Этот сын сейчас находится в Москве. Студент Гуманитарного университета, на втором курсе.
- Ты позаботился?.. - спросил Повар.
- Да. С него глаз не будут спускать.
- Хорошо. Значит, так. Завтра мне нужен Андрей Хованцев. А сейчас обеспечь мне связь с Гамбургом. По особой линии.
Повар остерегался подслушивания даже со стороны "своих" - его коллеги из других отделов многое бы отдали, чтобы узнать, что сейчас волнует этого "серого кардинала".
Через пятнадцать минут Повар разговаривал с полковником Грюнбергом, находившемся в своем кабинете представительного здания немецкой контрразведки.
- Сгорели дублеры наших супругов, - проинформировал он.
Полковник Грюнберг отлично понял: год назад под видом супругов Богомол и частный детектив Андрей Хованцев вывезли в Германию компьютерные данные по криминальным российским деньгам, отмываемым в Европе. И на этом успешно (точнее, почти успешно) завершилась крупнейшая совместная операция спецслужб нескольких стран.
- Что нужно? - сразу спросил полковник Грюнберг.
- Все данные по поезду. Возможно, теперь мы сумеем увидеть их в новом свете.
- Хорошо. Я и сам их проработаю заново, и тебе перешлю.
- Спасибо, - с чувством ответил Повар. - Тогда, надеюсь, до встречи... за рюмкой "егерской" или кюммеля.
Полковник Грюнберг рассмеялся.
- Обязательно!
Повар положил трубку и, так резко откинувшись в кресле, что оно жалобно заскрипело под весом его необъятного тела, глубоко задумался.
ГЛАВА ВТОРАЯ
По большому счету, это будет история моих предательств. Пока у меня есть время, я должен сознаться в них, без утайки. Ведь никто не знает, когда и как может оборваться моя жизнь.
Если ж пытаться её расшифровать, эту мою историю, выгрызть из неё то ядрышко драгоценного смысла, который сквозь все дурные поступки и подвиги, сквозь все предательства и самоотречения определяет человеческую жизнь, то я не знаю, как правильней её назвать: историей любви или историей ненависти. Любовь была всепоглощающей, огненной, сжигающей и испепеляющей но такой же была и ненависть, ненависть ко всему миру, к самому себе, за то, что ты не можешь справиться с любовью, и холодный пепел, оседавший на сердце от этой вечно полыхавшей ненависти, был едок и ядовит.
В любом случае, эта история растянулась ровно на двадцать лет. Казалось бы, мне должно быть мучительно горько и обидно, что лишь спустя двадцать лет я узнал истину, что столько времени было растрачено зря на лютую ненависть, на злобу, обращенную против всего мира, на то, что не стоило моих усилий и моих страданий. Но нет ни горечи, ни обиды - есть замечательное чувство освобождения. Раз мне так долго пришлось ждать правды, великолепной и сладостной правды, на которую я и надеяться не смел, значит, господь Бог знал, что творил. Значит, так и надо было, чтобы он меня испытывал целых два десятка лет.
"Жовнеже быв з папьеру..."
"Солдатик был бумажный..."
Да, я понимаю, что моя бумажная отвага смешна и нелепа против того огня, которому я бросил вызов. Но иногда лучше бросить вызов огню, чем и дальше порхать по ветру. Когда приходит освобождение души, то назад в клетку её уже не загонишь. А загонишь - будет подыхать с голоду, отвергая любую пищу, начнет гнить и разлагаться. Гнить и разлагаться я не хочу и не буду.
Теперь я это понимаю.
И теперь я с легкой душой готов умереть.
Но начну с начала. А начало всему было положено в тысяча девятьсот семьдесят девятом году, двадцать шестого мая, на свадьбе моей однокурсницы. Среди гостей на этой свадьбе оказалась и Мария - уже тогда Жулковская, три недели как Жулковская, прилетевшая на свадьбу подруги, прервав собственный медовый месяц.
Не скажу, что я сразу её заприметил или что она с первой секунды произвела на меня неизгладимое впечатление. Она была красива, да, и её рыжеватые волосы иногда вспыхивали на солнце так, что казались золотыми. А в синеватых прохладных тенях становились совсем медными, по-тициановски медными. И глаза у неё были переливчатыми - серыми, почти стального оттенка, когда она насмешливо щурилась, и иссиня-зелеными, когда широко смотрели на мир; но и на стальном, и на зеленом фоне постоянно просверкивали золотые искорки. Потом уже, начав обращать внимание, я подметил глаза с золотыми искорками у двух или трех женщин, но все равно это было не то. Я хочу сказать, ни у кого эти искорки не были такими яркими и запоминающимися.