Вилли Нилли. Осиливает последний черпак черного солоноватого чая и громко кудахчет, дразня кур, которые бьются в конвульсиях и плачут о смоченных в чае кусочках хлеба.
Первый голос. Миссис Вилли Нилли...
Миссис Вилли Нилли. Наполненная чаем до своего второго подбородка, высится и клокочет над собранием чайников на шипящих конфорках, всегда готовая выпустить пар из мешка с почтой.
Первый голос. Преподобный Эли Дженкинс...
Преп. Эли Дженкинс. Находит рифму и макает перо в какао.
Первый голос. Лорд Кат-Глас в своей тикающей кухне...
Лорд Кат-Глас. Перебегает от одних часов к другим, со связкой ключей в одной руке, с рыбьей головой в другой.
Первый голос. Капитан Кэт в своем камбузе...
Капитан Кэт. Слепой, но не утративший вкусовых ощущений, смакует мелкую соленую рыбешку.
Первый голос. Мистер и миссис Черри Оуэн в своей комнате на Донки-стрит, которая в одно и то же время является спальней, гостиной, кухней и ванной, садятся за остатки вчерашнего ужина из вареных нечищенных луковиц и картофельного супа, шкурки копченой грудинки, зеленого лука и костей.
Миссис Черри Оуэн. Видишь пятно на стене рядом с портретом тетушки Блоссом? Это твоя работа.
Черри Оуэн довольно смеется.
Ты промахнулся лишь на дюйм.
Черри Оуэн. Я всегда промахивался по тетушке Блоссом.
Миссис Черри Оуэн. Ты помнишь, что было прошлой ночью? Тебя качало, мой мальчик, как пьяного дьячка, когда ты вошел с большим ведром, набитым рыбой, и корзиной, полной крепкого портера. Ты посмотрел на меня и сказал: "Всевышний явился!" Ты сказал так, потом перешагнул через ведро, шатаясь и чертыхаясь, и на пол посыпались угри и бутылки.
Черри Оуэн. Я не поранился?
Миссис Черри Оуэн. Потом ты стащил с себя брюки и сказал: "Кто хочет драться?" Ах ты, старая обезьяна.
Черри Оуэн. Поцелуй меня.
Миссис Черри Оуэн. Потом ты пропел "Хлеб наш небесный", сначала тенором, затем басом.
Черри Оуэн. Я всегда пою "Хлеб наш небесный".
Миссис Черри Оуэн. Потом ты плясал на столе.
Черри Оуэн. В самом деле?
Миссис Черри Оуэн. Потом свалился, как мертвый.
Черри Оуэн. А что потом?
Миссис Черри Оуэн. Потом ты плакал, как ребенок, и говорил, что ты бедный пьяный сирота, которому некуда идти, кроме как в могилу.
Черри Оуэн. Ну а что же я сделал потом, дорогая?
Миссис Черри Оуэн. Потом ты опять танцевал на столе и говорил, что ты царь Соломон Оуэн, а я - твоя миссис Савская.
Черри Оуэн (ласково). А потом?
Миссис Черри Оуэн. А потом я отвела тебя в кровать, и ты храпел всю ночь, как пивоваренный завод.
Мистер и миссис Черри Оуэн довольные, вместе смеются.
Первый голос. Из мясной лавки Бейнона на Коронейшн-стрит доносится ароматный запах жареной печенки с луком. Прислушайтесь! В темной комнатке за магазином, которая служит столовой, мистер и миссис Бейнон, которым подает их сокровище, с удовольствием переругиваются - это составляет неотъемлемую часть их завтрака - между кусками, и миссис Бейнон кидает под скатерть с кисточками хрящики своей жирной кошке.
Кошка мурлычет.
Миссис Бейнон. Бен, ей нравится печенка.
Мистер Бейнон. Еще бы, Бесс, это ж ее брат.
Миссис Бейнон (визжит). О, ты слышала это, Лили?
Лили Смолз. Да, мэм.
Миссис Бейнон. Мы съели кошечку.
Лили Смолз. Да, мэм.
Миссис Бейнон. О, ты живодер!
Мистер Бейнон. Опомнись, она хорошо приготовлена.
Миссис Бейнон (истерично). Какая разница!
Мистер Бейнон. Вчера мы ели крота.
Миссис Бейнон. О Лили, Лили!
Мистер Бейнон. В понедельник - выдру. Во вторник - мышей.
Миссис Бейнон визжит.
Лили Смолз. Ну и ну, миссис Бейнон. Он самый большой врун в городе.
Миссис Бейнон. Да как ты смеешь говорить так о мистере Бейноне!
Лили Смолз. Это же всем известно, мэм.
Миссис Бейнон. Мистер Бейнон никогда не лжет. Разве не так, Бен?
Мистер Бейнон. Да, Бесс, никогда. Ну мне пора, где мой крошечный мясницкий нож, пойду за собачиной.
Миссис Бейнон. О Лили, Лили!
Первый голос. Вверх по улице - в "Объятьях Морехода" Синдбад Сейлорс, внук Мэри Энн Сейлорс, потягивает пиво из поллитровой кружки в залитом солнцем баре. Корабельные часы, висящие на стене, показывают половину двенадцатого. В половине двенадцатого бар открывается. Стрелки часов стоят без движения на половине двенадцатого уже пятьдесят лет. В это время всегда открываются "Объятья Морехода".
Синдбад. За тебя, Синдбад.
Первый голос. Во всем городе младенцев и стариков, умытых, уложенных в коляски, похожие на старые плоскодонные суденышки, вывозят на залитые солнцем морщинистые булыжные мостовые или на задние дворики под танцующее на ветру белье и оставляют там.
Плачет ребенок.
Старик. Мне нужна моя трубка, а ему - его бутылочка.
В школе звенит звонок.
Первый голос. Носы вытерты, головы пусты, волосы причесаны, руки вымыты, уши заткнуты, и дети, крича, бегут в школу.
Второй голос. Рыбаки, переговариваясь, идут к своим сетям. Ноугуд Бойо выходит в море на ялике "Занзибар", сушит весла, его медленно несет течением в покрытый рябью залив, и, лежа на спине в надежно держащей воде, меж клешнями крабов и сплетениями водорослей, он смотрит вверх, в весеннее небо.
Ноугуд Бойо (лениво). Не знаю, кто там наверху, да мне и наплевать.
Первый голос. Он поворачивает голову и смотрит вверх на Ларегиб-хилл и видит между зелеными пенными деревьями белых лошадей с разбросанных на горизонте ферм, где свистят мальчишки, брешут собаки, мычат коровы, но все это слишком далеко от него и от вас, чтобы было слышно. А в городе скрипят двери открывающихся магазинов. Мистер Эдвардс, в бабочке и соломенной шляпе, стоя в дверях Манчестер Хауз, примеривает на глазок полосатые фланелевые рубашки, саваны и цветастые блузки на проходящих мимо, и мычит себе под нос, прикрываясь ладошкой...
Мистер Эдвардс. Я люблю мисс Прайс.
Первый голос. На почте продается патока. Машина въезжает на рынок, полный птицы и фермеров. Маслобойки стоят на Коронейшн-корнер, как маленькие серебряные полицейские. И, сидя у открытого окна в Шюна Хауз, слепой капитан Кэт слышит все утро города.
Внизу звенит школьный звонок. Голоса детей. Топот детских ног по