- Я ключ уронил, - вдруг вскрикнул Алеша.
Ползая на коленках, стали искать ключ. Маруся смеялась, а мне было не до смеха. Войти в дом, никого не разбудивши, мы не могли, утром хватятся нас, ключа! И подумать страшно, что тут поднимется!
Но ключ отыскали, успокоились и решили пойти на станцию.
Суллер подражал лягушкам, изображал кошек, собак, мы всю дорогу хохотали, бегали на перегонки. Вернулись на рассвете усталые, но возбужденные собственным весельем, молодостью, весной.
Я тихонько пробралась наверх в свою комнату. Мисс Вельш причесанная, как всегда аккуратная, маленькая, сидела в халате и меня ждала:
- Well, - сказала она строго, - where have you been all night?
- Oh, Mishy, - воскликнула я, - d'ont be angry, it was so nice!
- I wonder, if your mother will find your conduct nice1, - возразила она мне сурово.
Но я знала, что мисс Вельш никогда не пожалуется моей матери. Она справлялась со мной сама, и я слушалась ее, потому что знала, что она любит меня.
Я откровенно рассказала мисс Вельш про наше ночное путешествие, и когда она поняла, что в этом не было ничего дурного, она смягчилась, заулыбалась и уложила меня спать. Мне было стыдно, что я обманула ее и что она из-за меня не спала. Засыпая, я умоляла ее простить меня и клялась, что больше не буду уходить без спроса.
Алеша Дьяков часто бывал у нас. Сначала мне казалось, что он ухаживает за Марусей, но постепенно я стала замечать, что он старается быть со мной, смущается в моем присутствии, часто краснеет. Я перестала чувствовать себя с ним естественно и просто. Когда я бывала у Андрея и Ольги в Таптыкове, Алеша часто бывал там.
Прошло около года. Однажды после отъезда Алеши из Ясной Поляны мне передали от него письмо. В нем он предлагал мне быть его женой. Я перечитала письмо несколько раз. Было весело, страшно и приятно волновало, что мне сделали предложение, как взрослой.
Новость немедленно облетела весь дом. Я не умела скрывать, да, должно быть, и Алеша посвятил моих братьев. Они хитро поглядывали на меня, улыбались, отчего мне делалось неловко. Вечером я вспомнила, что надо написать Алеше ответ.
"Как отвечают в таких случаях? - думала я. - Надо пожалеть об утерянных дружеских чувствах и еще что-то..."
Мысль о том, что я могу выйти замуж за Алешу, ни разу не пришла мне в голову. О том, что Алеше может быть тяжело, что для него мой ответ имеет большое значение - я совершенно не думала.
Я села и написала ему отказ.
Мне стыдно вспоминать об этом письме, оно было такое фальшивое, неискреннее.
На другое утро, когда меня позвал отец, я бодрой, самоуверенной походкой вошла в кабинет. Я была еще в том же веселом, возбужденном настроении.
- Ты меня звал?
- Да.
И по нахмуренным бровям, по глазам (отец никогда не смотрел на меня, когда бывал недоволен) я поняла, что разговор будет серьезный.
Он минуту помолчал, а потом спросил:
- Тебе Алеша предложение сделал?
Я не ожидала, что отец заговорит об этом и смутилась.
- Да.
- Ну и что же?
- Я отказала ему.
- Почему?
- Я не люблю его.
- Пустяки! В наше время жениха и невесту сватали, они в глаза друг друга не видали, лучше, чем теперь. Ты подумай, он, кажется, добрый человек.
- Не хочу я замуж выходить!
- Напрасно. Вопрос важный, решается и его судьба и твоя, - тихо и серьезно сказал отец, - нельзя так легкомысленно к этому относиться.
Я молчала. Мысли одна за другой проносились в голове: "А откуда он знает, как я отнеслась? А почему он придает этому такое значение? Да, он сказал: "судьба решается"... Ведь правда, могло бы все измениться".
Мне вдруг представилось худое, подвижное лицо Алеши, сконфуженное и вместе с тем ласковое, когда он, растерянно взглянув на меня, хотел что-то сказать, но раздумал и, безнадежно махнув рукой, уехал.
Братья говорили, что он имение покупает, хочет строить больницу, зная мое увлечение медициной.
Мне стало жалко Алешу.
- Что ж ты молчишь? - спросил отец.
Приключение, щекочущее самолюбие, перестало казаться мне только забавным. Мне становилось все больше и больше не по себе. Я попробовала представить себя женой Алеши.
- Не могу, не могу я замуж выйти! - воскликнула я.
- Напрасно ты так быстро решаешь, - сказал отец, - я советовал бы тебе все-таки подумать.
- Не о чем мне думать!
Тяжесть на душе все увеличивалась, я едва сдерживала слезы.
- Никуда я не пойду от тебя!
- Ах нет, нет, голубушка, - торопливо, точно испугавшись, проговорил отец, - нет, нет, вот этого именно и не нужно. Я стар, скоро умру, ты должна самостоятельно устраивать свою жизнь.
- Что ж ты хочешь, чтобы я была несчастна?
Из-под лохматых бровей взглянули на меня серые, острые глаза и мне показалось, что они проникли глубоко, глубоко, в самое нутро. Лицо отца вдруг озарилось радостью.
- Ну, полно, полно, голубушка, - сказал он ласково, кладя руку на мое плечо, - не будем больше говорить об этом.
Как пример необычайной, ничем неоправданной подозрительности отца, можно привести случай с Дмитрием Васильевичем Никитиным. Никитин был серьезным человеком, с которым у меня никогда не было и тени флирта, но отец и для него не сделал исключения.
Доктор, приехавший с нами из Крыма, старался чем мог быть полезным отцу, но дела для него все же не было, он тяготился положением домашнего врача. И вот мы с ним надумали открыть в Ясной Поляне амбулаторию для крестьян. Дмитрий Васильевич предложил свой труд, я взяла на себя снабжение лекарствами и вызвалась помогать в приеме. Я была уверена, что отец будет сочувствовать.
Дело пошло хорошо. Вскоре вся округа узнала, что в Ясной Поляне есть доктор, который задаром лечит и хорошо помогает. Народ к нам повалил. Амбулаторию устроили в избе на деревне, обстановка была самая примитивная, инструментов, лекарств первое время не хватало, но мы работали с увлечением. Выходили из дома часов в восемь, возвращались около двух. Дмитрий Васильевич терпеливо учил меня, я стала постепенно привыкать. Меня уже не так пугал вид больных, крови, ран, всего того, что отпугивает новичков при первом знакомстве с медициной. Единственно чего я боялась - это больных сифилисом. В Ясной Поляне и в округе их было довольно много, и как я ни старалась, я не могла без ужаса подходить к ним. Особенно сильно на меня подействовал один случай.
Мать привела трехлетнего ребенка лечиться. Толстенький, розовенький, с темно-синими большими глазами и курчавыми волосиками, мальчик этот напоминал мне Рафаэлевского ангела. Я дала ему конфетку, он развеселился, смеялся, болтал ножонками, мешая матери его разувать. На подошвах у него оказалась сплошная сыпь - белые, водяные пузырики.
Я видела, как лицо доктора нахмурилось.
- Открой рот! - резко приказал он матери: шире, ну!
И, осмотрев горло, велел ей раздеться.
Женщина упиралась.
- Что ты, родимый, здоровая я, ты вот мальчика освидетельствуй, остудился, знать, он у меня...
- Раздевайся, говорят тебе, - с несвойственной ему суровостью повторил доктор.
У женщины оказался сифилис, которым она заразила ребенка. Ее же заразил муж, ездивший в Туле на бирже.
Я шла домой и не могла отделаться от ощущения, что случилось ужасное, непоправимое.
Амбулатория вводила меня в новый мир горя, темноты народа, каждый день открывая что-нибудь новое, болезнь у детей, куриная слепота, сифилис, преступность...
Когда я приходила домой, меня поражало, что все было так же прилично, спокойно, чисто. Лакей подавал завтрак, мам? сидела на своем месте за самоваром, Жули-Мули полулежала на кушетке, шли разговоры, которые я уже знала наизусть: о том, что мужики потравили овес, что барометр стоит на хорошую погоду, что Никиш необычайно исполняет увертюру Фрейщица...
На деревне была дурочка Параша, по прозванию Кыня. Часто отец, осуждая нелогичность, суетность, мелочность женщин, говорил, что Параша - идеал женщины. Она никому не мешает, покорна, со всеми добра, всех жалеет, всех любит. Чего же еще надо?