К полудню к американцам присоединились начальники штабов британской армии, все вместе сформировавшие Объединенный штаб, ответственный за боевые действия на Западном фронте. Фельдмаршал Алан Брук, стоявший в оппозиции к Маршаллу, стал вести совещание. Внешне само очарование, он сохранил все свои едкие замечания для дневника, который регулярно вел. Он был уверен, что гораздо лучше Эйзенхауэра знает, как выиграть войну, но делал все возможное, чтобы скрыть свои сомнения от Верховного главнокомандующего. Однако для его близких друзей не было секретом, что он считает Эйзенхауэра человеком, на которого влияет тот, кто разговаривал с ним последним. Брук также сдержанно относился к Маршаллу и предпочел бы, чтобы возглавил штаб американской армии Маккартур — по его мнению, самый лучший генерал.

Он внимательно слушал основные положения плана Эйзенхауэра, о которых докладывал Смит, постоянно думая о том, что так называемый "вторичный удар" по значимости так же важен, как и главное наступление Монтгомери. Наконец он ненавязчиво заметил, что англичане считают, что у союзников недостаточно сил для двух крупных операций и что следует, таким образом, сделать выбор. Из двух главных ударов наступление Монтгомери было признано самым обещающим.

Смит с раздражительностью, усиленной язвой, заметил, что Эйзенхауэр собирается выделить Монтгомери все части и подразделения, с тыловым обеспечением — тридцать шесть дивизий и десять в резерве, — и добавил, что "южное продвижение вперед никто не противопоставляет северному наступлению". Это высказывание еще больше укрепило Брука в его сомнениях. Он сказал, что приветствует такое объяснение, но по-прежнему полагал, что наступление Брэдли может отвлечь слишком много сил на севере и в результате Монтгомери увязнет. Маршалл явно раздражался все больше и больше. Стараясь скрыть свое недовольство, он сказал — как уже говорили многие американские генералы до него, — что опасно полагаться только на один маломощный удар по Берлину. Он считал существенным иметь запасной вариант наступления, если продвижение Монтгомери замедлится.

Теперь британцы практически уверились, что американцы втайне готовят второй главный удар, и начали резко критиковать план Эйзенхауэра, по которому все силы союзников сосредотачивались на Рейне, а затем одновременно форсировали реку. Язвительный Смит заметил, что Эйзенхауэр раньше не имел намерений очистить от немцев весь район к западу от Рейна, еще до его форсирования. Генерал-майор Гарольд Булл, занимавшийся оперативными вопросами, тихим голосом подтвердил это. Не планировалось сосредоточение войск на Рейне, если это предполагало задержку. Но в душе Брук по-прежнему был убежден, что это будет использовано как оправдание для отмены общего наступления на всей протяженности Рейна, вместо того чтобы сконцентрировать все силы на наступлении Монтгомери. Брук считал, что любая вспомогательная операция с участием Джорджа Паттона наверняка перейдет в разряд главных, и поэтому вежливо, но твердо предложил на данном этапе Объединенному штабу не утверждать план Эйзенхауэра, а просто принять его к сведению.

Вопрос был отложен. Как только совещание закончилось, Беделл Смит отправил Эйзенхауэру телеграмму в Версаль: Представители британского штаба настаивают на заключении договоренности о сосредоточении главных усилий на севере, а вам не следует откладывать другие операции до тех пор, пока вы не уничтожите всех немцев к западу от Рейна…

Пока продолжались дебаты, политические лидеры обеих стран находились на борту кораблей. Черчилль на корабле Ее Величества «Орион», находящемся в гавани Валлетты, где он слег с высокой температурой. Президент Рузвельт обосновался на новом крейсере «Куинси» в трех днях пути от Мальты. Он считал, что одного дня участия в «Крикете» будет достаточно, поскольку ему не хотелось вступать в продолжительные дебаты с Черчиллем по поводу предложения премьера прорваться через Балканы к Вене и Праге.

Президент отмечал шестьдесят третий день рождения, и его единственная дочь миссис Анна Беттигер организовала в его честь празднование. В Соединенных Штатах день рождения президента также отмечался "Маршем десятицентовиков" — самым любимым благотворительным мероприятием Рузвельта.

День 30 января отмечался также и в Германии. В 1933 году, в том же году, когда Рузвельт вступил в должность президента на свой первый срок, президент Пауль фон Гинденбург назначил Адольфа Гитлера канцлером Германии. Двенадцать лет спустя партийные лидеры на всех фронтах должны были рассказывать своим подчиненным о радужных перспективах, ждущих их впереди, и убеждать, что войну все еще можно выиграть. Обергруппенфюрер СС Карл Вольф, главный уполномоченный СС при группе армий «Ц» в Италии, собрал в своей резиденции всех ключевых лиц.

В прошлом адъютант Гиммлера, большой, энергичный и простоватый человек, горячо веривший в национал-социализм и настолько близкий к рейхсфюреру Гиммлеру, что мог подписывать свои письма ему «Вольфчик». Когда же Вольф посмотрел на речь, которую ему предстояло произнести, а в ней содержались такие слова, как "окончательная победа", то они застряли у него в горле. Как можно победить в войне, если чудес не бывает? Вольф произнес импровизированную речь, в которой даже не упоминалось о грядущих светлых днях.

Еще не закончив свое выступление, Вольф принял, пожалуй, самое главное решение в своей жизни: он встретится со своим шефом, Гиммлером, и потребует прямого ответа на вопрос: куда делись обещанные изумительные самолеты и чудесное оружие, которые, как обещал Гитлер, должны были принести победу? И если Гиммлер не сможет ответить на этот вопрос, то он спросит фюрера, а если и тогда ответ будет уклончивый, то он будет настаивать на заключении мира на почетных условиях. У него развилось чувство глубокого уважения к жителям Италии. Зачем они должны страдать? Зачем напрасно погибать солдатам СС и вермахта?

Из телефонного звонка в штаб Гиммлера Вольф выяснил, что рейхсфюрер находится далеко на востоке, где командует группой армий «Висла», но если есть необходимость, то в ближайшем будущем можно организовать с ним встречу. Вольф сообщил, что прилетит в Германию через несколько дней.

После обеда Мартин Борман, заместитель председателя нацистской партии и человек, от которого Гитлер зависел в наивысшей степени, написал очередное сентиментальное письмо своей "дорогой маленькой мамочке", фрау Борман, жившей недалеко от Берхтесгадена, где у них имелся свой дом. Он посоветовал ей сделать запасы сушеных овощей и, "скажем, килограмм двадцать пять меда", в своем письме он рассказал ей и о зверствах, творящихся на востоке:

Среди немцев, о которых писал Борман, были те, кто пытался добраться в Германию по морю на четырех кораблях. Имея конечным пунктом назначения порт неподалеку от Гамбурга, конвой огибал полуостров Хель и выходил из Данцигской бухты[9] в Балтийское море. Самый большой из кораблей, "Вильгельм Густлофф" водоизмещением 25000 тонн никогда прежде не перевозил такого количества пассажиров: 1500 молодых подводников из учебного подразделения и 8000 гражданских лиц — в восемь раз больше, чем число пассажиров на «Лузитании». Никто точно не мог сказать, сколько отчаявшихся беженцев село на корабль в Данциге. Хотя у каждого пассажира должен был иметься билет и необходимые бумаги эвакуированного, сотни людей проникли на борт нелегально. Некоторые мужчины спрятались в ящиках или переоделись в женское платье. Доходило до того, что люди шли на самые бесстыдные поступки, чтобы не попасть к русским. В Пиллау, где на борт разрешалось подняться только взрослым с детьми, некоторые матери передавали своих детей с палубы на пристань своим родственникам. Один и тот же ребенок использовался вместо билета по нескольку раз. В суматохе некоторые грудные дети падали в воду, других похищали чужие люди.