— Сами в печку летим,— продавил кто-то сквозь скрежет зубов.

— Никогда на вас не угодишь,— ворчливым голосом отозвался я.

— Да передайте же, стервецы, побольше мощности на охлаждение кабины.

Кто-то, пискнув, откинулся в долгосрочный обморок.

— И на реактивную струю,— Шошанин голос в аудиорежиме стал хриплым и блатным от помех.

— Ты что, Шоша, детка? — воскликнул опупевший Мухин,— мы и так словно черти на работу несемся.

Тут снова вклинился я.

— Еще раз повторяю для особо одаренных, здесь нечего лезть с законами Ньютона. Особенно не морочьте мне голову третьим законом этого человека. Пора избавляться от стереотипов.

— Ага, понятно. Очень понятно,— отозвался немного оскорбленный Мухин.

Но действительность Шошанины слова подтвердила. Едва ракетные двигатели зафурычили сильнее, как ускорение из-за этого принялось падать. Только в кабине не стало посвежее. Забортная жара не унималась, а все злее набрасывалась на наш утлый кораблик.

— Эй, командир, не уткнемся ли мы сейчас в расплавленное ядро планеты? — натужно подал голос один из копов, обливающийся, как и все прочие летуны, обильным потом от жары и ужаса. Хорошо, что за командира меня признает, но куда нас несет — это даже теоретические прикидки не слишком показывают.

Когда не знаешь, чего сказать, ори, что попало — таково первое правило хорошего оратора.

— Только чур воздух со страха не портить, уже будто в солдатской бане сидим. Соратники, если бы мы летели не в ТУ сторону, то давно бы уткнулись носом в ядро. Значит, все-таки в ТУ.

Подтверждая или опровергая мои слова, забортная жаркая мгла почти моментально налилась бешеным светом — фильтры обзорных мониторов едва успели сработать — и стенки туннеля перестали быть абстрактными и размытыми. Сработали спектральные анализаторы.

— Мы в бутылке из расплавленного свинца,— заражая всех стрессом, заорал тот, кто первым глянул на спектрограф.

— Тому, кто слишком волнуется, советую заснуть. Мы не в бутылке, а в воронке из расплавленного свинца. Все-таки какая-то определенность. К тому же впереди есть дырка,— “успокоил” я публику.

Мы пробивали сияющую плотную, адскую жару, и второй коптер был заметен лишь смутным пятном. Естественно, что слова радиообмена немедленно растерзывались забортными бесами — в наушниках гулял только рев плазмы. Надо придумывать все самому.

— Друзья,— обратился я к личному составу. — Кто-то может подумать, что мы оказались на Солнце. И он будет неправ. Мы — на солнечной стороне Меркурия, где имеется воронка, близняшка той, в которую влетели коптеры на ночной половинке планеты.

— Температура обшивки — уже сейчас пятьсот градусов. Это вас, лейтенант, не беспокоит? — заныл какой-то недоносок (а ведь если чудом уцелеем, он первый заорет, что был бесстрашен и весел.) — Хоть умираем, но не сдаемся… — воскликнул какой-то бодрячок. Проповедник же утешительно добавил. — Адовым огнем очищены будем от греха. Тоже польза.

— А почему никто не говорит “спасибо” за то, что мы вылетаем на второй космической скорости из этой печурки? — стал вносить дежурный оптимизм я.

Впрочем, мне не надо было втолковывать, что долго на солнечной стороне нам не протянуть. Хоть на обшивке слой керамики с титановой нитью. Может, обшивка и выдержит, в отличие от нас, с чем ее и поздравляю. Ну, а мы-то уподобимся сосискам в скороварке.

И сварились бы, не сумев никому поведать о чудесах природы, кабы непредвиденное никем обстоятельство не заслонило нас, спасая от загара на таком вредном неполезном Солнце.

Между нами и неуемным светилом пристроилась туша военного крейсера. От одной его тени стало прохладно и весело на душе. Распахнулись приемные шлюзы ангаров, и два коптера были втянуты на борт корабля как мухи пылесосом. Еще с полчаса нас аккуратно и умело охлаждали пенными струями. Но когда нам разрешили распахнуть люки и выпрыгнуть на палубу, где пены было по колено, потрескавшуюся обшивку коптеров не стоило трогать даже пальцем.

— Да здравствует Шошана, королевка Меркурия и ее верный пес Терентий… Салют, Терентий, идущие в буфет приветствуют тебя,— приятно было послушать здравицы, несмотря на неопределенность личной судьбы.

Тут дверь в ангар была отдраена, и появился некто в чине полковника космической пехоты, а с ним несколько дюжих парней в беретах, украшенных мерцающими трехглавыми орлами.

— Есть тут лейтенант Терентий К123?

— Ну, я. Ладно, пусть меня по-человечески приговорит трибунал и после принятия внутрь стопки “язвенной” распылит корабельный гразер.

— Вас ждет адмирал Никодимов-Соларз.

Значит, тюремная камера пока обойдется без меня. Выходит, есть о чем мне потолковать с космическим волком Никодимовым-Соларзом, который когда-то одолел плутонов, а еще раньше прикончил гордость землян — линкор “Забияку”.

Адмирал смахивал на внимательного доктора и в течение получаса я много узнал. О поменявшем кости Сэмпсоне Брауни. О расторопных ребятах из Адмиралтейства, которые выкопали из архивов безумные, как считалось, докладные записки завзятого психа Викентия, спроваженного на самую окраину империи. О Меркурии, который сохранился, но в весьма потрепанном виде — на месте его столицы и прилегающих поселений остался лишь кратер странного вида. Так что из двухсоттысячного населения куда-то потерялась чуть ли не четверть.

Узнал, что на подходе еще один крейсер и вскоре два корабля первого класса будут усердно патрулировать оба бока каверзной планеты. Порадовался тому, что слово “Плазмонт” уже печально известно и многие ждут от меня подробностей. Услышал довольным ухом, что мое уголовное дело скоро превратится в судебное преследование “Дубков” и “Вязов”. А мерой пресечения для меня установлена подписка о невылете из пределов Космики. Поскольку теперь ясно, что я не бандит и не брехун, то адмирал лично будет ходатайствовать о присвоении мне звания майор, минуя капитана, и о награждении орденом Юпитера-Громовержца первой степени.

— А как же Плазмонт? Его споры, наверное, разлетелись чуть ли не по всей Космике. — Я все-таки нашел силы забеспокоиться. — Ухитрились же они попасть с Земли на Меркурий.

— Не волнуйся так, сынок. Кибероболочки вообще на каждом гражданине висели, и то с ними управились. Помимо двух крейсеров на санацию планеты подряжаем всю меркурианскую эскадру. С твоей помощью определимся, как им выслеживать и сторожить эту бяку. На Марсе же сформируем мобильные подразделения, конечно, в составе Военно-космического флота — я добьюсь, чтобы ты их возглавил — и начнем бить гадость по всей Солнечной системе. До Земли тоже доберемся, не волнуйся. А то, что останется от Плазмонта, посадим в аквариум и будем кормить тухлыми тараканами… Ну ладно, вижу по глазам, хочешь перекусить, покурить, мордашку сполоснуть. Топай, только через полчаса, чтоб здесь был — проинструктируешь патрульные силы.

Я вышел в коридор. Надо, само собой, помыться для начала, но алчно раздувающиеся ноздри привели меня на корабельный камбуз. Там жадно питалось несколько беженцев с Меркурия, уже умытых и переодетых в матросские робы. У большего псевдоиллюминатора с видом на звезды, освежалась пивком Шошана — рядом с ней вился какой-то сержант космической пехоты, понятно, что не слыхавший о female-mutant. Заметив меня, он уважительно произнес.

— Все твое — твое, а все мое — твое,— после чего удалился.

— От фемов ничего не осталось,— итог подвела она вполне официальным голосом, но понятно, что внутри нее вулкан. — Я одна.

— А я? Если хочешь, я заменю тебе материнское вещество. Именно так, пусть даже послышится здоровый смех окружающих. А ты мне — всю организацию фемов. Впереди еще много драк, и мы должны научить имеющих мозг жить по новому, то есть спокойно обходится без Новой Жизни. Я думаю — не боюсь употребить столь крепкое слово — что матка предвидела и такой поворот. Поэтому в тебя было вложено многое и причем весьма неожиданное. Может, ты вообще стала вместо нее новым центром симметрий. Я не удивлюсь, если ты и есть ее венец, единственная по сути дочурка. Наберешь себе учениц и возьмешься за старое. Вообще ваша организация — не знаю, было так задумано или нет — напоминает мне какое-то яйцо, особенно сейчас. Яйцо раскололось, ты вылупилась. Пора взрослой становиться.