Мне, наверное, чуть полегчало лишь оттого, что я до конца не поверил в ее исчезновение. Ну все равно, что вашего знакомого съел Карабас-Барабас из мультфильма. Однако оставшегося у меня заряда хватило лишь на то, чтобы я затрубил как бесноватый:

— Ну, сволочь Плазмонт, выходи, проявись как-нибудь! Эй ты, куча соплей, слышишь меня? Мы, состоящие из атомов, молекул, тел, групп, мы, драчливые и скандальные, все равно разотрем тебя, дисциплинированного и отмобилизованного, по полу. Потому что мы сложнее тебя. Мы разнообразнее, в нас больше симметрий. В каждом из нас сидит весь космос, а кусок от тебя — просто кусок. Простое может попаразитировать на сложном, но одолеть — никогда!

И после такой пламенно-революционной речи я понял, что наступает светопреставление — пока что для меня лично, а не для атомно-молекулярной жизни. Плазмонт обиделся. Из-за какого-то поворота выскочил и помчался на меня клубок огненной нитеплазмы с ухораздирающим утробным ревом. Я отключил микрофоны и бросился наутек. Однако, как я ни увиливал и не маневрировал, клубок догнал и охватил меня. С головы до пяток. Затем протек вовнутрь скафандра. Кажется, больно не было, когда огненная нитеплазма расчленяла меня. Она сразу блокировала болевые центры, чтобы я не зашелся в коме, а присутствовал при собственном уничтожении.

Взгляд — его предстояло потерять последними — путешествовал по телу и наблюдал, как краснела и трескалась кожа, жир и кровь превращались в варево, обугливались и рассыпались в порошок кости. Фонтаном вырывались внутренности, на лету становясь дымом. Затрещала и лопнула, как перезревший арбуз, голова. Скафандр, надувшись, гейзером выпускал через клапана пар избыточного давления, будто кит. И вот свет погас.

Но какая-то точка, приютившая сознание, скиталась беспризорно среди тумана, в который превратился мой организм. Сколько такое блуждание продолжалось — не знаю. Время для меня — оставшегося без количества и размера — имело не больше значения, чем алгебра для таракана. Я ощущал, как наводится сияющий чернотой зев трубы и начинает втягивать оставшуюся крошку.

Я было решил, что накрылся, что ничего не осталось от моих полей и сил. И когда совсем уже расстроился, вдруг — обана! Откуда-то издалека, может от самого батюшки Юпитера — хвала громовержцу — пришла подсказка. Дескать, даже в той жалкой убогой точке, которой я сделался, имеется полный набор полюсов. И правда, в малюсенькой точке, в одном узелке, было ВСЕ! Ну, как шикарный магазин во тьме лесов и топи блат.

Есть полюс устойчивости, из него выдавливается малоподвижная плотная сила с просверками огня — все необходимое для образования камня. Хоть сейчас могу стать меркурианской скалой с вяло текущим временем в жилах. Вот начинает бурлить воздушная сила, придающая стройность, тянущая вширь и вверх. Этого достаточно, чтобы сделаться растением где-нибудь под куполом. Наконец, растормошил я полюс огня и почувствовал, что могу зашевелить своими членами, как животное. А потом стали расходится по телу водяные потоки, связывающие все силы, дающие формулу действия каждой пульсации.

Теперь я почти-человек, сгусток энергоинформации. Высокопарно изъясняясь, образ готовый к воплощению. Такими были граждане Адам и Ева прежде, чем выпасть сияющими яйцами из райского гнезда и начать свое прорастание в материи.

Не скушал меня еще Плазмонт целиком с протогенами, однако какие слабенькие у меня руки-ноги, какие хиленькие они по сравнению с нитеплазменным мешком, в котором я сижу.

Правильно я почувствовал, что в первый раз мы угодили в чашку переменной кривизны, а сейчас — в пузырь, где входное отверстие сразу исчезает за тобой. Чем больше мы суетились, ползали внутри, тем большее количество нашего движения превращалось в гравитационное искривление, в энергию устойчивости ловушки. Но все-таки пузырь был хиленьким, ему явно не хватало толщины стенок — демон очень постарался, выдувая его громадным. Пузырь едва был облачен в слабенький слой нитеплазмы. (Я его хилость заметил, еще когда капитан уплывал в никуда на своей бригантине.) Стенки тоненькие… мне бы прожечь их извержением огненного полюса, но я всего-лишь слабосильный призрак. Призраки любят действовать через кого-то, нашептывая и навевая. И тут необычайно мощная пульсация пролегла ко мне. Неужели, Юпитер? Он, он, гой еси! — ведь я родился под небом, наполовину состоящим из его красных и голубых красок. Я сразу попробовал сфокусировать собой эту силу, как линза солнечные лучи.

Трудно прикончить врага, который обложил со всех сторон. На меня обрушились сотни тонн грязи, в то же время она была плотной, мускулистой и кусачей. Спохватившаяся ловушка бросилась со всех сторон, пытаясь уплотнится и раздавить меня.

Перед тем, как она бы расплющила меня, я заметил в своей руке клинок, будто металлический, рассекающий, но и водянистый, текущий, но и огненный, рвущий. В нем, наверное, сочетались выбросы разных полюсов. И, кстати, хорошо, что такие мощные пульсации представились мне в виде меча, а не вилки, например.

Я сделал выпад без слов “защищайтесь, сударь”, а с воплем: “конец тебе, гондон”. Рубанул с оттягом и проворотом лезвия. На сей раз Плазмонт не смог отнять у меня импульс. Клинок сумел преодолеть разреженную нитеплазму под нужным углом и рассечь каналы устойчивости. Мускулистая грязь лопнула сразу, потому что напряглась. Визг и пук пробили уши. (Согласен, и это почудилось.) Через показавшуюся прореху вышеупомянутое яйцо, то есть мой нетривиальный образ, стал воспарять. Грязь внизу расходилась конвульсивными волнами, будто на нитеплазменном мешке расстегнулась молния. Я выскальзывал из ловушки, как леденец из разжавшихся челюстей. Оплывали и скатывались линии, сжимались стены, съеживались потолки, рассыпались в пепел портики и колонны, таяли дома с причудливо изогнутыми крышами, растекались сопельным образом дворцы, исчезали, как сигаретный дым, голубое небо и синяя вода.

Я уже увидел тропу, которая, преломляясь, как луч через слоеное стекло, уводила к Юпитеру и предлагала начать новую жизнь в его ласковых и теплых морях. Я был готов двинуться вперед, но сам нажал на тормоза. Все-таки не хочу оставлять Плазмонта наедине с Меркурием. Да и Юпитер-батюшка будто надоумил меня: вот распавшееся на точки твое тело, хватай, пока не поздно. Я прошел по стопам воплощения гражданина No1 Адама Эдемовича, одновременно сделался камнем, растением, животным и, наконец, самим собой. Это был своего рода большой и чудесно симметричный взрыв, когда двум половинкам мозга стали соответствовать две половины задницы, ну и так далее. (А может, все куда проще, Плазмонт вовсе и не спалил меня, а лишь поорудовал своими щупиками в моем зрительном центре.) Из всех, с кем я посетил заколдованный городок, этот жутковатый Диснейленд, нашлась одна Шошана, и потому лишь, что я, а если скромнее, мои пульсации еще отражались, еще бились в ней. Какая-то оплывающая стена выпустила ее. Клинком отсек я нитеплазменные усы (Плазмонт, наверное, все-таки самец), которые проникали в соратницу и что-то блудно ворошили там. Спешная проверка демонометром указала на то, что Плазмонт запаниковал и не успел отложить спору в Шошанке. Остатки нитей распадались или выползали из ее многострадального организма.

Я был донельзя истощен, от меня просто остался огрызок, когда мы с фемкой шлепнулись на торосистую поверхность Свинячьей Шкуры. От других членов разведгруппы — ни следов, ни плевка, ни задоринки. Кравец, капитан, безвинно потерпевшая мамзелька Люся — от всех них сохранились только памятники в моем сердце.

Шошана не совсем еще очухалась, а я слишком вымотался. Мы перевалили через косогор и стали съезжать чуть ли не на заднице в долину, где валялись обломки рейса 13. Тут напряжение пробежало по моему эпидермису. Такое случается, когда кто-то шарит по тебе неприятным взглядом. Да что там щекочущий взгляд, антирадар засек направленное на нас радиоизлучение. Почти со всех сторон. Я догадался, что если и имеется подходящий момент для бегства, то он уже явно в прошлом.