- А вы женаты, Иван Иосифович?
- Нет, Егорова, еще не успел. Все некогда. Была знакомая девушка, да и та вышла замуж, не дождавшись меня из армии...
Вот так мы и поговорили по душам с парторгом.
- Да, Егорова, вторую рекомендацию вам даст комиссар Рябов он мне сам об этом сказал.
- Спасибо! Постараюсь ваше доверие оправдать, - поблагодарила я и побежала к самолету.
Партсобрания в эскадрилье были всегда краткие, протоколы писались сжатые только постановляющая часть, а вопросы обсуждались в основном по приему в члены да кандидаты партии. На собраниях всегда присутствовал комиссар.
Батальонный комиссар Рябов Алексей Васильевич не был ни оратором, ни теоретиком. Он был просто хорошим человеком. Всем своим сердцем и делом наш комиссар старался воодушевить весь личный состав АЭ на выполнение стоящих перед нами задач. А задача у нас была одна, как и у всего советского народа разгромить врага до победного конца. И, нужно сказать, что за все время фронтовой деятельности летчики, штурманы, техники и весь личный состав АЭ добросовестно выполняли все задания командования штаба Южного фронта.
Кандидатом в члены ВКП(б) меня принимали на партийном собрании эскадрильи. Было это в апреле 1942 года. Мы стояли тогда в населенном пункте Воеводовка, около Лисичанска, а кандидатскую карточку мне вручили в штабе Южного фронта. Политотделец, вручавший мне кандидатскую карточку, неожиданно спросил:
- Вы, товарищ Егорова, случайно не сестра Василия Александровича Егорова?
- Нет, - бойко ответила я, а потом страдала от своего вероломства по отношению к брату. Как могла я так бездумно отречься от старшего брата, заменившего мне умершего отца!.. Мне до сих пор горечь жжет душу. Почему я так ответила?..
Много лет спустя, когда уже брата реабилитировали и он приехал в Москву, я рассказала ему об этом случае. Он подумал, потом улыбнулся и сказал:
- Ты, наверное, боялась, что тебе не дадут воевать?
- Боялась.
- Эх, ты трусишка! - и брат крепко меня поцеловал, как бы прощая мое вынужденное отречение от него.
Мужика не нашлось для генерала?..
Впервые за последние дни Барвенковской эпопеи мне удалось выспаться как следует. Добрый сон прогнал усталость. Все, что было пережито за два тяжелейших рейса, осталось где-то позади, ушло в копилку памяти. Впереди ждали новые испытания.
Бодрая, полная сил я вошла в помещение штаба эскадрильи и первое, что мне попалось на глаза, это большой лист ватмана, приколоченный к стене коридора. Я хотела было пройти мимо, но один из летчиков, оказавшийся поблизости, с лукавой улыбкой произнес:
- Не гордись, Егорова, прочти - тебя касается.
- Меня? - удивилась я и подошла к бумаге... Какой-то самодеятельный художник изобразил на ней воздушную фею, несущуюся сквозь снежную метель! Под дружеским шаржем подпись: "Женщина летает, а у мужчин - выходной!"
- Ничего мужичков подковырнули? - спросил неожиданно появившийся Листаревич.
Я покраснела и пробормотала что-то невнятное.
- А что ты стесняешься? Отличный урок всем летчикам преподнесла, - и протянул мне руку. - Позволь поздравить: командование представило тебя за розыски кавалерийских корпусов к награде...
- Егорова, к командиру! - позвали меня.
- Полетите в 6-ю армию, за генералом Жуком - командующим артиллерией фронта, - приказал комэск.
- Есть! - ответила я командиру, повторила задание и стала прокладывать курс на своей полетной карте.
Вечерело. Лететь было приятно. От снега все кругом бело, чисто, и небо ясное - будто хозяйка перед праздником окна помыла, будто и войны нет. Однако, как говорится, береженого бог бережет! И я, на всякий случай, летела на бреющем, маскируясь в балочках, перелесках, как бы сливаясь с местностью.
Сразу после посадки к моему самолету подкатила эмка. Из машины вышел генерал, и я по всем правилам доложила ему.
- Что же, для командующего артиллерийского фронта у вас там мужика не нашлось? - недовольно спросил он.
Я ответила вопросом на вопрос:
- Разрешите узнать, куда полетим?
Полковник, сопровождающий генерала, назвал пункт. Вынув из планшета карту, тут же на крыле самолета озябшими руками я провела курс и села в первую кабину. Генерал, в папахе, закутанный почти до самых глаз шарфом, устроился за мной, и мы полетели. В зеркале, что крепилось слева на стойке центроплана, мне хорошо было видно усталое лицо моего пассажира. Взгляды наши то и дело встречались, я показывала ему рукой то на принарядившуюся в серебристый зимний наряд землю, то на заходящее солнце. Генерал продолжал хмуриться.
Но вот неожиданно на самолет упала тень. Оглянулась - и предательский холодок пробежал по спине. Два "мессершмитта" нагло и самоуверенно пикировали прямо на нас!..
Над самой землей, едва не касаясь ее консолями, я начала бросать машину то вправо, то влево, уклоняясь от пулеметных очередей. А немцы еще и еще заходят для атаки.
Мотор сдавленно фыркнул, затем снова... Впечатление было такое, будто человек задыхается - воздуха не хватает. Внизу - насколько хватало глаз лежала ровная, плотно укутанная снегами степь. Ни приветливого дымка, ни домика обжитого. Волчьи просторы...
Вдруг мотор совсем заглох. Этакое невезение! Я обернулась к "пассажиру", показала рукой, что иду на посадку. Тот в ответ лишь мотнул головой. Но в этом движении сквозило откровенное недовольство. "Вот еще барин, - подумалось мне, - не понимает, что убить могут... Будто из-за своей прихоти вынужденную посадку делаю. Тем более, что везла не просто офицера связи, а самого командующего "бога войны". Хлопот теперь не оберешься. Мотор заглох. Садилась с ходу. А "мессеры" все бьют и бьют по нам. Сильный порывистый ветер все время норовил подцепить хвост машины, прокинуть ее или в крайнем случае обломать ей крылья. Для хорошего степняка задача, в общем-то простая - не велика машина фанера да перкаль. Упрямый ветер, но и я не из податливых. Тоже с характером. Крепко держала ручку.
Приземлившись, выскочила из кабины, чтобы помочь генералу, который был так одет, что сам выбраться никак не мог. А "мессеры" не унимались. Холодящие сердце огненные струи впивались в снег совсем рядом с нашим самолетом. Наконец мы остановили машину и побежали к лесу. Спотыкаемся, падаем, поднимаемся и опять бежим. Мой генерал уже совсем задохнулся от глубоких сугробов одежда и возраст не для кросса. Вдруг все стихло. Тогда я попросила генерала обождать меня под деревьями.
- Вы что, предлагаете ждать вас до морковкиного заговенья? сердито перебил, догоняя меня, артиллерист. - По такой погоде я лично этого делать не собираюсь. Нужно оставить машину и искать какое-нибудь жилье, пока не поздно. Самолет при каждом порыве ветра судорожно вздрагивал. Я с тревогой смотрела на него, пропуская мимо ушей слова "пассажира" и думала о своем: "Чуть ветер подует посильнее - сломает машину, снесет. Нужно ее немедленно закрепить".
И я полезла в кабину.
- Что вы собираетесь делать? - удивился артиллерист.
- Достану трос из фюзеляжа, будем привязывать самолет.
- Позвольте, так мы ведь здесь дотемна провозимся. А в темноте нам крышка.
- До темна не до темна - а в таком состоянии я не имею права бросить технику.
- Ну, знаете ли...
Однако, посмотрев мне в лицо, "пассажир" понял, что от своего решения я не отступлюсь и принял из моих рук трос.
С величайшим трудом мы подтащили самолет хвостом вперед, к лесу. Осмотрела его. Все-таки изрядно "фрицы" покалечили мой У-2. Пробоины не в счет. Главное, отбита лопасть винта, нет одного цилиндра мотора и пробиты масляный и бензиновый баки. Как еще не загорелся!...
Наконец, закрепили машину, привязав к стволам деревьев, замаскировали ветками. Вдвоем управились быстро. И, забрав документы, прикинув по карте нужное направление, мы углубились в степь. Шли, по колено проваливаясь в снег. Ох, и тяжкий это был ночной путь. Шли час, другой, третий...