Было раннее утро, но лучи солнца уже золотили верхушки деревьев в Рабочем поселке, раскинувшемся вдоль берега Волги. Свежий утренний ветерок предвещал погожий летний день. Я шел по поселку и поглядывал на номера домов. Вот и нужный мне дом.
Несмотря на ранний час, на скамейке у дома сидит пожилой человек и с безразличным видом смотрит куда-то вдаль. Я останавливаюсь возле него в каких-нибудь двух шагах, но он продолжает сидеть неподвижно, никак не реагируя на мое присутствие.
- Не можете ли вы сказать, в какой квартире проживает Иван Александрович Абрикосов? - обращаюсь я к нему и с волнением жду ответа.
- Как не знать, знаю, - отвечает он, не поворачивая головы в мою сторону, и в свою очередь спрашивает меня: - А по какому случаю понадобился тебе этот Абрикосов?
- Это мой старый товарищ, хочу повидаться с ним, поговорить, - отвечаю я. - Так в какой же квартире он живет?
- Если не торопишься, садись рядом, потолкуем. - И человек провел рукой по свободному концу скамьи. - Места хватит.
Я хотел было сказать, что спешу, но, чтобы не обидеть земляка-самарца, сел.
- Как зовут-то тебя? - поворачивается он ко мне.
Я смотрю ему в глаза, называю свою фамилию и имя и начинаю понимать, что передо мною слепой человек, что он меня не видит...
- Говоришь, Тимофеев? Как же, как же, помню эту фамилию. А вот лицо припомнить не могу. Ну да ладно. Но коли ты Тимофеев, то как же ты матроса Абрикосова не признал? Ну и состарился, должно быть, я... - Голос его дрогнул, и он замолчал.
Я смотрел на него и, хотя у меня уже не было сомнений, что это Абрикосов, не узнавал его. А ведь мы с ним, поди, одногодки, подумал я.
Мы молча обнялись и, кажется, даже оба прослезились, но это продолжалось одно мгновение. А затем стали вспоминать давно минувшие времена, общих знакомых, друзей...
- Ну а как ты живешь, Иван Александрович? Один? Или есть семья, дети, внуки? - засыпал я его вопросами.
Он ответил, что сейчас живет с сыном и внуками, которых сам поднял на ноги, и о другой жизни не помышляет.
- Много ли мне, старику, надо? Я счастлив, что прожил интересную жизнь. А теперь живу воспоминаниями. Но меня интересует все, что происходит вокруг. И хотя я не вижу, но слух у меня преотличный. Впрочем, что же мы тут сидим. Пойдем ко мне в дом.
За чаем мы просидели с Иваном Александровичем часа два, и я понял, что слепота не сломила его. Передо мною был человек, влюбленный в жизнь, человек большой души. Он ни о чем не просил, ни на что не жаловался. Всю свою жизнь он отдал революции, партии, стране, и теперь у него было все, что нужно старому человеку, - дом и заботы близких ему людей.
Побывал я и на родине Степана Просвиркина в селе Русское Добрино, встречался и разговаривал с его женой Анной Акимовной Просвиркиной, с дочерью Марией и сыном Иваном. Инвалид Отечественной войны, солдат Иван Степанович много лет работал бригадиром в родном колхозе "Светлый путь". Ныне комсомольская организация села Русское Добрино носит имя своего прославленного земляка, матроса Степана Просвиркина.
В 1956 году в Евпатории умер командир легендарного бронепоезда "Свобода или смерть!" Андрей Васильевич Полупанов. Он оставил нам волнующий рассказ о своей революционной деятельности. Эта небольшая книжечка была впервые издана в 1939 году Военно-морским издательством и затем неоднократно переиздавалась.
Когда в 1955 году Полупанов готовил новое издание своих воспоминаний, я по его просьбе направил ему кое-какие черновые материалы, которые, по существу, представляют ответы на те вопросы, которые он задавал мне в своих письмах. Но внезапная смерть помешала Полупанову воспользоваться этими материалами. Однако составители сборника решили опубликовать их вместе с документами других лиц в специальном приложении к книге Полупанова.
В этих материалах я рассказал Полупанову о своей встрече с ним и о трагических событиях на станции Дымка. Одновременно я рассказал и о таком эпизоде, о котором не пишу в своих воспоминаниях.
В 1918 году, работая в контрразведке 1-й Революционной армии, я неоднократно приезжал к своей матери Ульяне Павловне в Семенкино. Об этом не могла не знать агентура белогвардейцев. После захвата белогвардейцами и чехословаками Симбирска вражеская контрразведка решила захватить меня во время моего очередного приезда в Семенкино. На разъезде Маклауш была устроена засада, и белогвардейский патруль схватил выпрыгнувшего из поезда человека, приняв его за меня. Пленного пытали, затем заставили вырыть себе могилу и расстреляли. Трудно сказать, были ли уверены палачи, что они расправились действительно с Тимофеевым. Во всяком случае, они теперь могли доложить, что приказ начальства выполнен.
О моей "смерти" быстро узнали во всей округе. Стало известно это и моей матери и сестрам. Мать буквально почернела от горя. А когда белогвардейцы были изгнаны, мать перенесла останки "своего сына" на семенкиское кладбище.
Теперь, когда я бываю на родине, я склоняю голову у могилы того, кто случайно и безвинно погиб. Имя и фамилию этого человека установить не удалось.
Читателя, вероятно, интересует дальнейшая судьба Ани Дедулиной, которой я был обязан жизнью. Помнил о ней и я. Но, находясь в Москве, не мог узнать, где она и что с нею.
Получив новое назначение - в Орловский полк, я выехал в Бугуруслан, где после его освобождения стоял этот полк, входивший в 15-ю Инзенскую дивизию. Выезжая из Сызрани, я получил разрешение заехать в Семенкино, чтобы повидаться с матерью.
Увидев меня, она всплеснула руками, как-то странно посмотрела на меня и с рыданиями припала к моей груди: никак не могла поверить, что это я, ее сын, которого она уже похоронила и который вдруг явился "с того света".
Здесь, в Семенкине, от сестры Полины, которая приехала к матери из села Малая Бугульма погостить, я узнал, что Аня Дедулина искала меня, что она обращалась в Бугульме к помощнику коменданта города Ярославу Гашеку и просила помочь ей в розысках. Но что ей могли там сказать? Затем она работала медсестрой в санитарном поезде Восточного фронта, а весной 1919 года заболела сыпным тифом и умерла...
Примечания
{1} Федор Васильевич Паршин был арестован в июле и расстрелян в сентябре 1918 года. Выдал его провокатор Иванов.
{2} Здесь довольно расплывчато описан дальнейший жизненный путь автора. Пришлось написать небольшую справку о нем.
Обучался в высшей школе воздушной стрельбы и бомбометания в Серпухове. Первый полет совершил летом 1923 года на "Вуазене". В то время в школе уживались почти все типы самолетов, начиная от французского "ньюпора" до четырехмоторных бомбардировщиков "Илья Муромец", были французские "моран-парасоли", новейшие "виккерс-вими" и "де-хевиленды". Командир эскадрильи истребителей, ас гражданской войны Васильченко прилетал на новеньком "мартин-сайде".
В конце лета 1923 г. зам начальника ВВС КА П.И.Бранов предложил Тимофееву стать комиссаром Высшей воздухоплавательной школы. "Украсив нарукавный клапан третьим ромбом в сентябре я отправился в Петроград" - и позже - "Я откровенно рассказал Баранову о том, что в школе я пришелся не ко двору, что чувствую себя не на месте, что воздухоплавание меня не интересует и что по-прежнему моей мечтой остался самолет".
Весной 1924 г. при прохождении медкомиссии у Тимофеева был обнаружен склероз артерий и вместо продолжения учебы в летной школе он с трудом попал в высшую школу летчиков-наблюдателей, однако "нелегально" практиковался в пилотировании. Учеба длилась 1,5 года. Окончил школу с "двумя скромными квадратиками младшего летчика". После окончания школы получил назначение в харьковскую эскадрилью им. Ильича, которая в это время находилась в киевских лагерях (поселок Чоколовка). В это время на вооружении эскадрильи находились желтокрылые "Фоккер Д-11" с собственным названиями: "Юзовский пролетарий", "Незаможник Полтавщини", "Пролетарий Днепропетровска", "Червоний Уманець". На капотах моторов всех самолетов была надпись "Им. Ильича".