Вокруг ивы, под водой, кипела жизнь.
- Вот она! Не стреляй. Подожди.
Фица Эленку высунулась из воды... или из ивы. И все лягушки, окружавшие иву, хором запели заупокойную.
Пузатая, словно китайский божок, щербатая и зобастая, омерзительная лягушка не дрогнула под дулом ружья.
Грянул выстрел, вылетел камень из рогатки. Но ни пуля, ни камень не произвели никакого впечатления.
Заупокойная молитва лягушек, все более и более громкая, словно отгоняла и пули и камни.
Изящным движением опытного охотника - напоминающим вытянувшуюся в прыжке борзую - Герр Директор вскинул ружье и снова выстрелил. Следом за пулей вылетел камень.
Фица Эленку глядела на них мрачно и насмешливо.
И вдруг исчезла, словно ее кто-то проглотил. Ива опустела. Лягушки разбежались.
- Ну что, Герр Директор?
- Не знаю!.. В воду стрелять очень трудно: слепит глаза... Отвратительная лягушка!
- Отвратительная! - вздохнула Ольгуца.
- Мерзкая! - прошептала Моника, чувствуя дрожь в спине.
- Пойдем, дядя Пуйу, - заторопился Дэнуц.
- Нет, душа моя. Старейшину мы упустили, придется взять реванш за счет коллегии адвокатов. Я учреждаю премию: один лей за лягушку. Я буду вести счет. Договорились?
- Браво, Герр Директор! Ну, я им покажу!
- Дэнуц, начнем с тебя... Не спеши! Целься спокойно... А теперь стреляй! Не попал. Сейчас очередь Моники.
- Я не умею, дядя Пуйу.
- Научишься... Не бойся, Моника. Да ведь нет никакого шума, приобадривал ее Герр Директор, видя, что она зажимает себе уши вместо того, чтобы держать ружье.
- Моника, я рассержусь, - вмешалась Ольгуца. - Я жду.
Упрек Ольгуцы придал ей решимости. Она взяла ружье неумело - так, как курят женщины, не умеющие курить, - и выстрелила наугад. Одна из лягушек перевернулась белым брюшком кверху.
- Один лей в пользу Моники... Ну-ка, теперь ты, Ольгуца.
Лягушка Ольгуцы сделала отчаянный прыжок и упала в воду, обратив к небу свое раненое сердце.
Али бегал по берегу и отчаянно лаял. После первого выстрела он помчался вперед, после второго - отбежал назад, с каждым разом все яростнее лая. Казалось, что он борется с комарами: он слишком велик, они - слишком малы.
- Перерыв! Подведем итог! У Моники два лея; у Дэнуца - пять, у Ольгуцы восемь... Твоя очередь, Дэнуц.
- Тсс! Герр Директор! Фица.
На лиловом от вечернего неба пруду воцарилась тишина. Только тростник у берега тихонько вздыхал.
- Ольгуца, стреляй ты, я не вижу, - прошептал Дэнуц, освобождаясь от ружья.
Ольгуца взяла у него ружье, даже не слушая брата. Щеки у нее горели, как тогда, когда она вошла в комнату Фицы Эленку. На этот раз все лягушки умолкли, был слышен только голос той, что сидела на ивовом пне.
Откуда доносился ее голос?.. Оттуда или отсюда?.. В тишине, в синем сумраке, из-под земли черными полчищами выступали какие-то странные существа, а впереди шел кто-то невидимый, с хриплым, грубым и глухим хохотом.
- Али, иди сюда! Подержи его за шею.
Это восклицание вернуло Дэнуца к действительности. Ольгуца опустилась на одно колено, облокотилась о другое и целилась, целилась, пока не увидела белое, словно кусочек луны, брюшко лягушки. Из сердца Ольгуцы и неподвижного ружья вылетела пуля... и попала в цель. Лапки Фицы жестом проклятия трагически взметнулись вверх. От удара пули, поразившей ее, лягушка упала в воду...
На христианском небе всходили звезды.
- Браво, Ольгуца! Снайперский выстрел! Ты заслуживаешь охотничьего ружья.
- Ольгуца, я отдам тебе свое, - предложил Дэнуц в порыве щедрости.
- Merci, оставь его себе. У меня будет собственное охотничье ружье.
- Ольгуца, я выиграл пари. Вернее, ты его выиграла. Пирожное со взбитыми сливками от мамы и флакон одеколона от меня!
- Герр Директор, никак нельзя было ее упустить. Я должна была убить лягушку.
- Почему, чертенок?
- Так... Потому что я ее боялась, - громко ответила Ольгуца, так чтобы ее слышали и те Ольгуцы, которые остались в прошлом.
Такова была эпитафия обеим Фицам.
В преддверии осени мелодии сна в летнюю ночь звучали особенно громко и весело. Дудочки и флейты, волынки, кобзы и скрипки, колокольчики, виолы и однострунная виолончель болотной выпи на разные голоса распевали песни в честь серебристой и ясной вечерней зари. Еще не взошла луна; солнце давно закатилось. Высоко в небе дрожала одинокая, словно попавшая в паутину звезда.
Дэнуц с опущенным дулом вниз ружьем открывал шествие. Звонкий лай Али возвещал о победе.
...Император в полном одиночестве возвращался с поля боя. Войско оставалось далеко позади, словно лес, готовый жить или умереть под ударом топора... Бедный император! Он один жертвовал жизнью ради своих воинов и своего государства. Какой замечательный император! Какой храбрый император! Честь ему и хвала!
- Дядя Пуйу, где ты?.. Али! Али! Эг-гей!
Впереди было сельское кладбище, позади пруд с Фицей Эленку. Но возле пруда был дядя Пуйу. И Дэнуц с ружьем наперевес помчался назад.
- Герр Директор, почему я не мальчик?
- Так было угодно Богу!
- Богу!
Герр Директор атеистически улыбнулся звездочке в небе.
- Или аисту.
- Аисту!
- А кому же еще? - осторожно спросил и сам себя переспросил Герр Директор.
- Маме, Герр Директор. Я совершенно уверена.
- Ну, стало быть, так угодно было маме и папе, - скрупулезно уточнил Герр Директор.
- Нет. Только маме.
- Но почему именно маме?
- Чтобы преследовать меня.
- Ну уж!
- Да, да. Почему она не сделала Плюшку девочкой?
- Оставь его в покое, чертенок! Что тебе еще нужно? Ты у нас теперь мальчик: у тебя есть брюки.
Ольгуца горестно вздохнула.
- Я не мальчик.
- Почему, Ольгуца? Чего же ты еще хочешь?
- Не знаю!.. Но я знаю...
- Разве ты не гордишься тем, что будешь как мама?
- Мама совсем другое дело, Герр Директор. Маме это нравится.
- А тебе?
- А мне нет.
- Тебе нравятся мальчики, Ольгуца?
- Мне?! Я их не выношу.
- Тогда почему тебе хочется быть мальчиком?
- Я не хочу быть девочкой.
- Тогда кем же ты хочешь быть?
- ...Вот видишь, Герр Директор! Я говорю глупости, потому что я девочка.
- А ты, Моника? - спросил Герр Директор, взвешивая на ладони ее косы.