Последний кабинет в конце коридора принадлежал статистикам. Антон приоткрыл дверь, заглянул в комнату, тесно заставленную столами и шкафами, и почувствовал себя счастливым, увидев Стаха и обменявшись с ним взглядами. В надежности Стаха он не сомневался, но основой визита было то, что Стах ничего не знал о встрече на Золотой Горке и не подпадал под подозрение. Вчера ему отводилась роль проводника. План был таков. В половине одиннадцатого Скарга должен был приехать на Кальварию*, отсюда Стах вел его до Кунцевщины**, где передавал своему брату, который немедленно же уводил Скаргу лесными тропами в Тарасово***. Тут Скарга отсыпался, а наутро надежный извозчик вез его в Сморгонь, где Скарга садился в поезд и ехал до Новой Вильни. Здесь Скаргу встречали и последние несколько километров до Вильни он ехал пролеткой, поскольку виленский вокзал так же нашпигован филерами, как и минский. Но этот четкий план подорван изменой, Скарге никогда не видать Парижа, Стаху не вести его полевыми стежками в надежный дом, и вместо этой несложной задачи ему придется рисковать в качестве почтового курьера. Пройти весь маршрут, назначенный для Скарги, но с деньгами.

______________

* Кальвария - католическое кладбище на окраине Минска.

** Кунцевщина - деревня в трех верстах от Кальварии.

*** Тарасово - местечко в десяти верстах от Минска.

Из привычки сторожиться Антон поднялся на второй этаж и обошел его по кольцевому коридору с таким же сводчатым потолком, как и внизу, но застланном дорожками и лучше освещенным через дворовые окна. Когда он вернулся на лестничную площадку, там, раскуривая папироску, ожидал его Стах.

- Что, вчера что-то не вышло? - спросил он с простодушной улыбкой. - Я полчаса ожидал.

Антона удивило, что в статистическом комитете не слышали о перестрелке.

- Хочу предложить рискованное дело, - сказал Антон. - Очень рискованное, - подчеркнул он.

В глазах Стаха засветилась радость, слово "риск" его не пугало, но только потому, подумал Антон, что он еще никогда сильно не рисковал, в рискованные операции его не принимали. Вероятно по той уважительной причине, что родился флегматиком. Холеричных боевиков раздражала его неторопливость. Стах был высокого роста и очень силен, но как-то в уличной драке двое тщедушных пьяниц за минуту разбили ему нос и губы, а когда наконец он разозлился и сжал свои пудовые кулаки, они уже стояли на другой стороне улицы. Он поленился их догонять. Возможно флегмой бог уравновесил его силу и уберег от неумышленного душегубства. Он любил обстоятельность, хотя это ценимое всеми достоинство могло прикрывать врожденную лень. Однако, думал Антон, обстоятельный лентяй все исполнит по плану. Он не сделает лишнего, а сделать меньше ему не позволит совесть. И рассчитывая на это, Антон стал излагать свой план, предварив его необходимой информацией о Скарге, измене и необходимости строгого соблюдения тайны...

Когда Антон вышел на площадь, его слегка тревожила совесть, и он успокаивал себя рассуждением, что все рискуют, даже доносчик рискует жизнью, тем более честные партийцы обязаны рисковать, заступая на место раненого товарища, и обстоятельства не позволяют длительных поисков надежного и опытного человека. Да и что может выступать гарантом надежности? И как накопится опыт без деятельности? Конечно, надо, увериться, что Стах начнет точно исполнять инструкции. А далее - придется полагаться на удачу.

Антон поглядел на часы городской ратуши, близилось к двум. До четырех время было свободное, и он пошел в кафе Венкжецкого, рассудив, что если за ним есть слежка, то пусть агенты и остаются при нем, к тому же в послеполуденные часы в кафе преобладают дамы и на их жизнерадостном фоне жуликоватые филеры намного приметнее, чем в уличной толпе.

Действительно, у Венкжецкого был дамский час. Хозяин ходил меж столиков и любезничал с барышнями и матронами. Его болезненная жена редко спускалась с второго этажа, и днем он брал некоторый реванш за скуку семейного уединения. Антона он едва ли разглядел, вдохновленный тем птичьим щебетом, который заполнял его кафе, словно лес в солнечное утро.

Антон сел за свободный столик у окна, скоро ему принесли кофе и солидный кусок чудесно испеченного и пропитанного коньяком "наполеона", а еще через десять минут, когда он заканчивал свой обед, в зал вошел рослый мужчина в заурядном костюме, но с отличной выправкой и для вежливости сказав "Разрешите?", уселся напротив Антона.

- Добрый день, Валентин Станиславович, - сказал он приветливо. - А я вас уже три часа разыскиваю.

- Простите, однако не имею чести... - ответил Антон, понимая с холодком на сердце, что его неожиданный собеседник не мог быть никем иным, как жандармом.

- Да, это правда, - согласился незнакомец. - Я приехал из Смоленска. Вместе с одним товарищем. "Скарга", так зовут этого человека среди друзей. Его настоящая фамилия Булевич. Мне говорили, что раньше вас часто видели вместе. Булевич Кирилл, - тут смолянин уставился на Антона, ожидая ответа.

- Как же, знаю, - отозвался Антон. - Но я слышал, что он попал в тюрьму...

- Совершенно верно, попал. За листовки партии социалистов-революционеров. Но вот беда - бежал из тюрьмы, и вчера при попытке задержания получил тяжелое ранение. Я был у него в больнице. Только что...

- И как он?

- Увы, ничего хорошего. Впридачу, список известных подвигов этого Скарги вчера же пополнился еще одним деянием - убийством тюремного надзирателя. На полу в квартире несчастного обнаружена гильза, а в сердце пуля, выпущенная из пистолета, которым Скарга пользовался в перестрелке. Городовые заметили и вас в это время, в начале десятого. То есть не возле костела, а на улице.

- Да, проходил мимо, - кивнул Антон.

- Мало того, этот беглый Булевич вчера же казнил жандармского ротмистра. Тоже на квартире. Живинский фамилия покойного...

- Насколько я знаю Кирилла, - сказал Антон, - он никогда не был несправедлив, тем более далек от уголовщины...

- Возможно, Валентин Станиславович, - неопределенно сказал смолянин. Да, - спохватился он. - Звать меня Валерий Иванович, но тут у вас в Минске я нахожусь под кличкой Клим. Так Скарга ко мне обращался... Я к нему Скарга, он ко мне - Клим. Из соображений конспирации. И ни он, ни я ни разу не оговорились.