Самостоятельно растопив камин, Вольдемар наполнил утюг горячими углями и стал раздувать их, размахивая утюгом из стороны в сторону.

"Наверное, из всего департамента лишь этот жмот Ротов сам гладит себе рубашки. Где это видано, чтобы титулярный советник, без пяти минут коллежский асессор, сам утюг раскочегаривал?" - думал Вольдемар в ту минуту.

Вспоминая о Ротове, Вольдемар Пчелкин не мог знать того, что в тот самый момент, когда он вчера прощался с извозчиком и отчитывал дворника в пятидесяти саженях позади пролетки, из которой вылезал Вольдемар, стояла еще одна точно такая же, но с поднятым верхом. Седоком в этой пролетке был не кто иной, как коллежский секретарь Никодим Фирсович Ротов. Вынув из жилетного кармана золотые часы, Ротов нажатием кнопки отворил крышку. Но не часовой циферблат находился под крышкой часов коллежского секретаря. Там было восемнадцать кнопок, расположенных в три шеренги. На 10 из них были начертаны цифры от 0 до 9, а на двух дополнительных - странные мистические знаки, один из которых "" напоминал крест, начертанный на британском флаге, другой "" представлял собою решетку из двух параллельных и двух перпендикулярных прутьев. Еще одна кнопка имела на себе красную букву "С", которая была то ли русской буквой "слово", то ли латинской "цэ". Кнопка, стоявшая через одну нее, несла на себе буквы "ОК", непонятно что означавшие, а на той кнопке, что между ними, было написано слово "MENU". Вероятно, при помощи этой кнопки Ротов что-нибудь заказывал в ресторане. Самой загадочной была последняя кнопка "". Изображалось на ней кольцо, в середине которого был вертикальный прямоугольник со скругленными углами. Ротов нажал подряд одиннадцать кнопок, первой из которых была восьмерка, а последней - кнопка "ОК". От этого на внутренней стороне крышки брегета высветились горящие цифры. Ротов поднес часы к правому уху и, как будто услышав что-то в часах, ответил в пустоту так, словно разговаривал по телефону:

- Все в порядке, Глеб Иванович, - он приехал домой. Ключ ему передали. И еще бумажку какую-то.

Потом, сделав напряженное выражение лица так, как будто он слушает голос из часов, Ротов ответил:

- Да, Глеб Иванович. Мы будем ждать его там.

***

Закончив с горем пополам разглаживание рубашки, Вольдемар, чертыхаясь, почистил воскресный костюм и, облачившись в свое парадное одеяние, подошел ко входной двери. Часы на стене пробили десять, когда Вольдемар достал ключ из брючного кармана и, убедившись, что его инициалы в виде букв "веди" и "покой" на нем присутствуют, воткнул ключ в замочную скважину. Легко поддавшись давно знакомому ключу, дверь отворилась. Но то, что увидел Вольдемар за дверью, увидеть он никак не ожидал. Прямо перед его носом находилась кладка кирпичной стены.

- Шутки продолжаются, - подумал Вольдемар, - наверняка, компания Мити Братцева напоила дворника до скотского состояния и за ночь выложила стенку перед моей дверью. Вот почему Аграфена не вернулась. Ну, это уж слишком.

С досады Вольдемар ударил тростью по кирпичной кладке. Неожиданно в стене что-то заурчало как двигатель электрического трамвая, который Вольдемару довелось видеть в Москве, где трамваи, в отличие от бестрамвайного пока Петербурга, ходили уже пять лет. Разделившись на две половинки, стена начала расходиться в разные стороны. То, что оказалось за стеной, поразило Вольдемара еще больше, нежели неожиданное появление самой стены.

Вместо устланного ковровой дорожкой пролета мраморной лестницы взору Вольдемара предстал бетонный пол, переходящий в столь же бетонные ступеньки. Лишь железные кольца, торчавшие по обеим краям каждой из ступенек, напоминали о том, что в них были вдеты металлические прутья, удерживавшие на лестнице ковровую дорожку. Внизу, в конце лестничного пролета, виднелось знакомое Вольдемару окно, на котором еще вчера, провожая Пчелкина своим неизменно презрительным взглядом, сидел наглый Граммофон. Но это окно было почему-то зарешечено. Более того, одно из стекол этого окна было измазано той же самой безобразной зеленой краской, какой была почему-то выкрашена не только рама, но и нижняя половина стены в парадном. Другое же стекло вовсе отсутствовало, а на его месте находился прибитый гвоздями фанерный лист. Узорчатые решетки перил были местами погнуты чьей-то варварской рукой. Местами же вместо фрагментов этой решетки были вделаны куски каких-то железных прутьев. И все это было также окрашено в тот же самый отвратительный зеленый цвет.

- Да, - подумал Вольдемар, - придется обращаться к приставу Василеостровской части. За одну ночь так испортить парадное ради озорства. Этот негодяй Братцев, наверняка, привел целую роту. Но кто бы позволил ему так озорничать? На втором этаже у статского советника Белева есть телефон. Услышав такой шум, его дворецкий должен был вызвать полицию. А что они сделали с дверью доктора Парамонова!

Действительно, покрытая хорошим австрийским лаком дверь докторской квартиры была теперь выкрашена грязно-бежевой краской. Вместо латунной таблички с надписью

Докторъ ?.Т.Парамоновъ

Дамскiя бол?зни

были прибиты лишь цифры "1" и "4", также закрашенные краской, как и сама дверь. Более того, вместо бронзовой головы льва, из пасти которой еще накануне торчал шнурок дверного колокольчика, к дверному косяку были прибиты целых шесть кнопок новомодных в Петербурге электрических звонков. Под этими кнопками на деревянных дощечках чернилами были написаны чьи-то неизвестные Пчелкину фамилии и инициалы. Впрочем, одна из фамилий показалось Вольдемару знакомой. Фамилию Сивочалов носил дворник Пахомыч. Но, как бы издеваясь, озорники приписали слева от нее слово профессор. Может, среди дворников этот отставной вице-фейерверкер, ветеран Русско-Турецкой войны, и мог называться профессором, но жить в докторской квартире ни он, ни его дети и внуки никак не могли бы и мечтать. Да и кто даст профессорское звание человеку с такой подлой и, по выражению Чехова, лошадиной фамилией?

Вольдемар оглянулся на свою дверь. Его табличка была целой и на ней, как и вчера, было написано:

Вольдемаръ Афанасiевъ Пчелкинъ

Титулярный сов?тникъ

- Дай Бог, чтобы Феофилакт Тихонович успел починить дверь до понедельника. Придут пациентки, вот сраму-то будет, - подумал Вольдемар. Грамотеи. А "ер" в конце за них Пушкин будет ставить? Не иначе вахмистр Волин из роты Братцева писал. Вон и в слове "Белецкий" вместо десятеричного "i" восьмеричное "и" стоит. Волин этот - такой же негодяй, как и Братцев, только из нижних чинов. За эти шуточки его из семинарии в свое время и выгнали. Вместо сокращения "хер" и "слово", то есть Христос, намалевал "" -"хер", "кси" и "зело", а сверху титло поставил. Славянскими цифрами это читается как шестьсот шестьдесят шесть. Богохульство неслыханное. Ректор в той семинарии уж больно добрый был. В солдаты его отдал. А так загремел бы кандалами по приговору Святейшего Синода до самого Сахалина. Митька Братцев, когда еще был корнетом в армейской кавалерии, заприметил его. Почувствовал родственную душу. И когда в гвардию переходил, его к себе в денщики взял, а потом постепенно и вахмистром сделал.

С этими мыслями, постукивая тросточкой по испорченным перилам, Вольдемар стал спускаться по лестнице. К тому, что двери Белева и купца второй гильдии Вершкова были также испорчены кнопками от звонков и такими же табличками, он отнесся уже более спокойно. Но то, что он увидел на площадке между вторым и третьим этажами, повергло его в гнев и ужас. Прямо посреди стены красками было нарисовано изображение мужского детородного уда, под которым красовалось его нецензурное словесное обозначение.

Увидев это, Вольдемар решил непременно заехать после приема в Василеостровскую часть и присоединить свою жалобу к жалобам соседей, которые уже наверняка туда поступили. Однако, взглянув на брегет, он понял, что времени у него еще предостаточно, и потому решил наведаться на квартиру к домовладелице мадам Уншлихт и выразить свое возмущение нерадивостью дворника, который, как он теперь вспоминал, вчера не закрыл за ним даже ворота.