Рожнов взял первую попавшуюся газету, пробежал глазами заголовки, задержал взгляд на последней странице: "Хроника. Арест группы врачей-вредителей..."

Это его заинтересовало.

"группа презренных выродков из "людей науки"... Товарищ Сталин неоднократно предупреждал... наши успехи ведут не к затуханию, а к обострению борьбы..." -- Рожнов вскочил с постели. -- "Выродки из "людей науки"? Это -- правда?! Такого в истории еще не бывало... Впрочем, были же у немцев врачи, которые убивали в лагерях... А!.. Правда, не правда -- разве в этом дело?!" -- Что-то в голове у него стало проясняться. Но что именно? Никак не мог понять... Машинальным жестом взял сатирический журнал. Бросился в глаза фельетон "Яша из Бердичева".

"Какой Яша?! Не тот, конечно, -- Рожнов присвистнул. Он был поражен, более того, испуган... -

Лупят без декорума! Зачем? Если уж фельетон о Родионове студенты окрестили "фельетонным бандитизмом", то что они скажут об этом?!

Э! Пойти под всеми парусами? Чтоб ни один шквалик не пропал, ни один порыв ветра... И... и... без декорума?..

Он ошеломленно пожал плечами: "Это же на уровне мамочки". Испокон века она отзывалась о народах, как о соседях по квартире: "эти торгаши, эти нечисты на руку, у этих зимой снегу не выпросишь..." "На уровне мамочки!" Это было противно и как-то даже стыдно...

Но как бы ни было ему противно, в какую бы ироническую гримасу ни складывались его губы, он никогда не забывал, что поднялся к проректорскому креслу именно на этих волнах, из грязи в князи.

И все-таки он снова поежился. Первым он бы такое не начал. Как бы не вернулось бумерангом!

Наскоро позавтракав, Рожнов поехал в университет.

Направляясь в свой кабинет, скрипел зубами. "Ну, господа хорошие, теперь меня голыми руками не возьмешь!"

-- Петрищеву ко мне! -- бросил он через плечо секретарше. -- На лекции? Вызвать с лекции!

Галю он встретил стоя, не подал ей руки:

-- Ты была в доме Гильбергов?

-- Бывала, а что?

Рожнов изобразил на лице сострадание.

-- Вечно ты забредешь, куда не надо. Сядь и напиши фамилии всех, кто посещал это осиное гнездо. -- Он прошел к двери и запер ее на ключ.

-- Есть сведения... установлено...-- скосил глаза на газету "Правда", лежавшую на столе. -- "Международный сионизм... шпионские сведения... ЦРУ..." -- Рожнов говорил напряженным многозначительным шепотом. Галя то брала перо, то откладывала его.

-- Вот так, -- жестко заключил Рожнов. -- А Светлова там днюет и ночует.

-- Светлова?!

-- Леля попала, как кур в ощип. Дед Яши, этот ребе... Вот кого забыли в детстве придушить. Ты вела с ним какие-нибудь разговоры? О чем? Напиши. Дай политическую оценку. Хуже, если это сделают другие. Тебя может спасти только откровенность.

-- Но при чем тут Леля?

-- Ты не о Леле думай! -- раздраженно сказал Рожнов. -- О себе! -- Губы Рожнова скривились в презрительной усмешке.

Эта усмешка запомнилась Гале с давних времен. Некогда Рожнов спросил, правда ли, что она ругала пьесы, не прочитав их. "Так и сказала: "Есть постановление?! -- и усмехнулся презрительно...

Вот когда задумал ее ущучить.

Галя отстранила лист бумаги, который пододвинул к ней Рожнов.

-- Деду Яши восемьдесят с гаком! Чушь какая!

-- Чушь?! Ты газеты читаешь?.. Сколько рядом с нами напроверенных людей? Ты поручишься, что мы не сломаем шею, к примеру, из-за профессора Горелика, фольклориста... Такие, как Горелик... они!.. Они!.. Они!!!

В конце концов Галя оставила заявление, начинавшееся словами: "Могу показать, что Л. Светлова к космополитам Гильбергам никакого отношения не имеет". Избавившись от Рожнова, она бросилась к телефону-автомату. Прикрыв трубку ладонью, позвонила Леле. Лели дома не было, уехала к деду Яши.

"Что бы мне ни грозило, я вырву отсюда Лелю. Что бы мне ни грозило!"

Неслышными шагами Галя вошла в коммунальную квартиру, которая никогда не запиралась. Потопталась перед дверью комнаты, взялась за дверную ручку. Вдруг дверь приоткрылась как бы сама собой. Собирая тряпкой разлитую на полу воду, Леля пятилась в коридор.

-- Леля, -- едва слышно позвала Галя.

Леля нисколко не удивилась ее приходу.

-- Здравствуй, -- сказала она, выкручивая тряпку над ведром. -- Сегодня ну просто дверь не закрывается. Только что был Юрастик. До него три девчонки, которые учились с нами на одном курсе. Спрашивают, что пишет Яша. Ты тоже пришла узнать? Да?

Галя торопливо кивнула.

Леля побежала на кухню, вымыла руки и предложила Гале сходить вместе с ней на почту. Дед ушел получать деньги от Яши и что-то долго не возвращается.

Едва Галя открыла стеклянную дверь почты, до нее донеслись голоса:

-- Гражданин, вам же объяснили... Хватит, старик, не задерживай! Дедушка, к начальнику идите! К на-чаль-нику!..

Возле круглого окошка с белой надписью на стекле: "Выдача почтовых и телеграфных переводов" толпились люди, но по тому как ерзали его локти, Леля поняла -- он призывал на голову почтовых работников все кары небесные. Она подошла к окошку. Девушка с желтыми полосками на петлицах терпеливо объясняла деду, что перевод не может быть выдан, так как прислан не ему.

-- Тоесть, как не ему?! -- возмутилась Леля.

-- Издеваетесь над старым человеком? -- сразу завелась Галя. -- Тише, граждане! Дайте жалобную книгу!

Медленно, с паузами, как детишкам, почтовая девушка объяснила Леле и Гале:

-- Телеграф принял: "Роману Соломоновичу Гильбергу". Понятно? А что у него в паспорте? Посмотрите.

Леля взглягула на паспорт и зажала рот рукой.

Несколько дней назад она прибежала к деду (после летних каникул она зачастила к нему). Лицо у него было пепельное. Краше в гроб кладут. Глаза погасли. Оказывается, от Яши нет ни письма, ни перевода. Каждое первое число приходил перевод. А сегодня пятое...

Леля в тот же день телеграфом отправила в Уфу тетке немного денег с просьбой немедленно переслать их по такому-то адресу...

И вот пришли... Но разве дед Яши не Роман Соломонович?

-- Что у него в паспорте? -- повторила девушка.

-- Рах... -- Галя начала было читать вслух, но споткнулась на первом же слоге. Взяв паспорт, она едва осилила по складам: -- Рахмиель-Хаим-Алтер Шоломович Гильберг.

Она присвистнула.

-- Да, не поскупились родители. Пошли к начальнику!..

Возле самого дома Галя невесело усмехнулась и шепнула Леле на ухо:

-- Как в уголовной хронике. Он же Рахмиель, он же Хаим, он же Алтер, он же Шоломович, оказавшийся при проверке Гильбергом...

Дед, который семенил впереди, обернулся, но промолчал.

Позже, когда Леля ушла в гастроном, дед уселся возле стола, положил руки на клеенку и спросил:

-- Кажется, вас заинтересовало мое имя?

Галя пристроилась рядом с ним и, скрывая смущение, весело сказала:

-- Похоже, имена вам давали за выслугу лет. Как ордена. Прожили десять лет. Нате-ка еще одно имя! Ухитрились протянуть еще десять...

-- Правильно! -- воскликнул дед, перебивая Галю. -- Именно за выслугу лет! Хотите знать, как меня награждали? Я вам расскажу.

Он почему-то долго молчал, наконец, сказал монотонным угасающим в конце фраз голосом:

-- Мой отец был сапожник. В Голопятовке. Есть такое местечко на Виленщине. Когда мать-покойница рожала меня, как раз погром. Меня завернули в тряпки и положили на печь. Тогда у нас вырезали всех: мать, отца, трех сестер. Осталась одна сестра, Бейлка, она была в Свенцянах. И я. Меня не заметили. Вечером заглянула соседка. Увидела -- все мертвые. А я орал на печке, наверное, проголодался. Она схватила меня -- и в синагогу. Куда ж еще! Мне ж надо было дать имя! Ребе услышал и онемел от ужаса. Потом, говорят, раздался его дикий вопль: "Рахмиель!" И меня назвали Рахмиель! Как это по-русски? Господи, пожалей! Господи, помилуй!

-- Существовало такое имя?

-- Рахмиель? Обыкновенное еврейское имя... Потом, лет через десять, бац! -- бросили бомбу в царя. В Голопятовке опять стояли казаки. Они напились и, как водится, начали искать виноватых. Изнасиловали и зарубили Бейлку. А меня сапогом в лицо. Я долго был между жизнью и смертью. Тогда мне дали еще одно имя: "Хаим"! Это значит "жизнь", чтобы я не умер. Такой был обычай...