Они говорили до поздней ночи. Дважды проветривали комнату. Когда выходили покурить во двор, Майстренко прислушивался к тихому гулу завода ну, все здесь точно так, как и в Малой Побеянке. Перед его глазами возникала тоненькая фигура Любарца. Он так выразительно видел Романа! А кто же это за ним? Лицо какое-то расплывчатое, смазанное, хотя равнодушие на нем хорошо просматривается. Но кто же это? А впрочем, какая разница. Василий Михайлович, Никита Яковлевич или он, Майстренко...

Говорил больше Рослюк. Когда же очередь доходила до Ивана Ивановича, он отделывался общими фразами: все, мол, хорошо, работаю. Дома тоже нормально. А здесь проездом. Еду из Киева, жена посылала к родственникам...

- Будем спать, - предложил наконец Валерий Игнатьевич. - Ты же с дороги?

- А когда мой поезд, не знаешь?

Рослюк ответил только тогда, когда улегся уже в постель.

- В двенадцать тридцать семь. Спокойной ночи!

Майстренко долго не мог уснуть, хотя и устал с дороги. "Обиделся Валерий. Кто-кто, а я должен был его поддержать. Тоже вон ворочается, не может уснуть... Нет, завтра я обязательно скажу ему: ты молодец, Игнатьевич! Я не смог бы так..."

Утром Майстренко встал тихо, чтобы не разбудить Рослюка - слышал его прерывистое дыхание, - вышел во двор. Надежда Максимовна хлопотала по хозяйству.

- Что же вы, Иван Иванович? Легли ведь поздно...

- Не могу спать в чужом доме, Надежда Максимовна, давняя моя беда.

- Может, твердо было?

- Что вы? Спасибо!

Пока он умывался, Надежда Максимовна собирала яблоки в ведра, приговаривая, что сорт неважный, не держится на дереве.

- Теперь я пойду поброжу. У вас очень хорошо, чудесное место. А Валерий пусть поспит, ему нужно много спать.

Майстренко вышел за калитку, вдохнул полной грудью утреннего воздуха и пошел по желтым листьям, оставляя позади все тревоги. Прочь сомнения! Прочь беспокойные мысли! Есть только небо, воздух и тихие расслабленные деревья...

Взобрался на плотину, густая его тень легко скользнула по воде, словно по зеркалу, и пропала в легком тумане. Медленно пошел плотиной. Сошел на берег и вернулся в село, поблескивавшее цинковыми крышами. Сбоку осторожно шагала гигантская тень, нащупывая длинными ногами пожелтевший татарник.

Прогулка не принесла удовлетворения Ивану Ивановичу, чувствовал он себя так, словно провинился перед кем-то. Вот если бы кто-нибудь собрал его чемодан и вынес на улицу, чтобы не идти в дом, не встречаться с Надеждой Максимовной. Но только он вошел во двор, как мать Рослюка показалась на крыльце:

- Нагулялись? А Валерий ждал, ждал, да и пошел, ему же на работу...

- И мне пора, Надежда Максимовна. Надо уже на вокзал идти.

"Почему все так несуразно складывается, почему?" - думал Майстренко, запихивая вещи в чемодан. И еще он думал, что вел себя у Рослюка не так, что все было не так. И о школе своей думал, и о своих недоразумениях, о своих сомнениях. Он собирал чемодан, а Надежда Максимовна наблюдала за ним, опершись на дверной косяк. И вдруг перед глазами Майстренко возник Никита Яковлевич, равнодушный ко всему на свете. И на сердце стало тревожно, словно из маленькой неприятности, о которой знаешь, вскоре должна вырасти большая, но когда именно и с какой стороны ее ждать, не догадаешься.

- Иван, - сказала Надежда Максимовна. - Вы... Спасибо вам... Он напрасно все это затеял, правда? Напрасно?

"Она тоже не уверена ни в чем!"

- Не знаю... Я еще подумаю. Но все против него... - Майстренко избегал ее взгляда. - Вот и все, Надежда Максимовна. Будете в наших краях, заходите, пожалуйста. А сейчас - до свидания! Спасибо вам за гостеприимство...

"Она даже не спросила меня, видел ли я сегодня Валерия, не предложила подождать его. Рада, что я не поддержал сына, и трижды рада, что я убираюсь прочь".

Майстренко медленно брел тихой улочкой - под ногами шелестели желтые листья.

Малая Побеянка ошеломила Ивана Ивановича жуткой новостью: только что похоронили двух его воспитанников.

ТУЛЬКО

В понедельник Василий Михайлович Тулько поднялся рано, умылся во дворе, залитом первым осенним туманом, и остановился перед зеркалом. Вытирался он старательно, в его энергичных движениях было столько бодрости, что Иванна Аркадьевна вынуждена была заметить:

- У тебя серьезные неприятности, Василий.

Тулько промолчал. Отозвался лишь тогда, когда сел завтракать:

- Не таков я дурак, Ива, чтобы близко к сердцу принимать чужие грехи. Пусть мои враги накапливают материал для инфарктов. Акции мои поднялись, и теперь я никого не боюсь.

Иванна Аркадьевна только вздохнула в ответ. Высказалась позже, когда завязывала мужу галстук:

- Ты как прошлогодняя погода, помнишь? У тебя семь пятниц на неделе.

На работу Василий Михайлович отправился не по улице Космонавтов, как всегда, - именно эта улица была единственной прямой, соединяющей школу и его дом, - а свернул в переулок и пошел улицей Пушкина, что проходила возле заводской конторы. Директор умышленно выбрал окольную дорогу. Знал, что около конторы и проходной всегда в такую рань есть люди.

После похорон учеников Тулько детально проанализировал события и пришел к справедливому, по его мнению, выводу, что школа не виновата. Несчастный случай произошел в шестнадцать часов, то есть после уроков, бензовоз украл Василий, а Деркач и Важко были, можно сказать, свидетелями, а не соучастниками преступления, а затем стали жертвами своей доверчивости и неопытности. Убежали с уроков? Ну и что? Не впервые. Учиться не хотят, а подкрутишь гайку - бросят школу вовсе. Впрочем, за то, что ученики сбежали с уроков, отвечать будет классный руководитель...

К такому выводу Василий Михайлович пришел еще в пятницу, поэтому в субботу и в воскресенье имел вид делового, решительного человека.

Теперь он избрал такой путь умышленно, чтобы побольше встретить людей. Тулько знал, как отвечать на вопросы любопытных: "Это дети! С ними в школе тяжело, а после школы - и подавно! Тут уж и не знаешь, с какой стороны ожидать неприятных новостей". Все должны понять, что все это произошло во внеурочное время. Общественное мнение должно сложиться в пользу школы.