Некоторое время остывший полумрак "Вольво" смешивался в андреевом сознании с тающим туманом сна, и в ушах даже жило эхо адского хохота. Откровенно говоря, Замурцев не прочь был бы задержаться еще в подземелье у разговорчивой птицы: интересно всё же, что та еще нарассказывает. К тому же он не всё понял: о порохе и солдатах, например. Хотя, именно это, в общем, не так уж важно, поскольку ясно, что просто случилась какая-то реминисценция из прочитанного в институте про то, как какие-то местные князьки изводили предков Джарус.
Он посмотрел, что делает езидка. Девушка спала. Во всяком случае, она присутствовала в темноте совершенно неподвижно.
Андрей осторожно открыл дверь и вылез наружу. Облака уже ушли, открыв над головой бесконечную бездну, в которой дрожали звезды. В пустыне особенно хорошо видно, насколько даже звезды беспомощны перед ветром Вечности. Ей-богу, не хочешь, а поверишь, что где-то тут и впрямь прохаживается мудро-печальный Мелек Таус...
Однако, не жарко вовсе, подумал Замурцев, стоя на ветерке один с глазу на глаз со всей космогонией. Он пожалел, что не надел теплое белье, и невесело усмехнулся от вдруг пришедшего на ум афоризма: жизнь есть процесс постепенного изменения точки зрения на теплые подштанники.
В тот момент, когда уже почти были сделаны все дела, ради которых пришлось вылезти из "Вольво", где-то очень далеко родился короткий, низкий, властный звук - не то гул, не то гром: "Тум-м-м...". И - не успел он растаять - как снова: "Тум-м-м... тум-м-м..." Приглушенные расстоянием "тумканья" доносились с той стороны, где уже совсем близко был Ирак, и, конечно же, Андрей догадался, что там, в Ираке, километрах, может быть, даже всего в тридцати-сорока отсюда союзная авиация, а точнее американская, поскольку другой с этой, турецкой, стороны не летало, лупит по объектам разбойника-Саддама. Это было как неприятное напоминание о том, что мифологическая надменность месопотамских небес обманчива и что где-то там и тут под огромной черной чашей уверенно скользят существа совсем иных легенд: F-111 с меняющейся геометрией крыла, и F-15 "Игл", прозванные "королями неба", и F-16 "Фокон", и F-14 "Томкэт", и F-18 "Хорнит", и А-6 "Интрудер", и похожие на летучую мышь F-117 с 900-килограммовыми бомбами лазерного наведения, и Е-2С "Хоки", и ЕА-6В "Праулер", и А-10 "Тандерболт" по прозвищу "уничтожитель", и французские "Мираж" F-1, и английские "Торнадо" F-3 (два последних - без поощрительных прозвищ), и огромные В-52, а в стороне кружат КС-135 "Авакс" и венчают хоровод спутники "Ки Хоул", висящие выше всех в непроглядной прозрачной глубине.
Замурцев с разочарованием обнаружил, что долетающий гул войны подозрительно похож на только что слышанный во сне смачный хохот Дьявола-Павлина.
Вот и конец фантазиям, развенчание милой восточной сказки, подумал он, забираясь обратно в машину. Теперь уж наверняка больше не приснится Павлин.
Ему было приятно убедиться, что тот снова оказался на прежнем месте в подземном гроте, где журчала вода.
--Надо же, а я думал, мы уже не встретимся.
--Ну, собственно, действительно не скажу, что у меня так уж много свободного времени, -Андрею показалось, что Мелек Таус разговаривает гораздо более непринужденно, чем раньше, с интонациями почти панибратскими.- Но раз уж получилось такое душевное общение, то надо бы разговор наш довершить...
--Так сказать, для проформулы, -ввернул уже слышанный прежде голос, так похожий на петрунин.
--Ну что ж...-согласился Андрей.- На чем мы остановились?
-Мы?-переспросил Павлин голосом, ставшим вдруг очень даже неприятным.- Кто это - "мы"? Не надо смешивать "мы" и "мы", друг мой. Это раньше "мы" было всеобщее, а теперь есть "мы" и "мы".
--Я что-то не понимаю! -сказал Андрей, обидевшись на такой тон.Разве я что-то сделал не так?
--Вы делаете, вы всегда что-то делаете... Я, конечно, понимаю и признаю, что для человека жизнь без деятельности лишена смысла. Но ваша в основном деятельность-то вредна и бессмысленна. Вот в чем противоречие.
--Минуточку, извиняюсь, но я...
--Да слышал, слышал, как ты тут распространялся... про древних героев, про то, что тянет что-нибудь совершить... Но ведь не дом построить и не дерево посадить, а вот так - на манер мелкотравчатых аргонавтов... Ей-богу, удивляюсь, как у вас всё легко и просто! Для меня, например, истина - это боль, это мучительная тайна!..
--Ты это уже говорил, -заметил голос сбоку.- Повторяешься.
--Ну да, ну да, разумеется, лучше продолжим... Хотя, собственно, что продолжать? Главное я уже сказал: никакого ада нет, Андрей Сергеевич.
Голос подсказал:
--А о главном-то.
-Да! -спохватился Павлин.- Именно. Совсем забыл. Я хотел еще сказать, что, в сущности, зачем он нужен, ад? Достаточно глянуть попристальнее вокруг, как убедишься в его ненужности... излишности. Все эти примитивные, пошлые даже сковородки, крючья, котлы... зачем они? Зачем, если вы сами устраиваете себе то и дело такое... такие... никак слова подходящего человечьего не подберу.
-Безобразия, -тут же раздалась услужливая подсказка.
--Скорее, гадости ,-поправил Павлин.- Да, впрочем, какая проблема! Можно, так сказать, вполне лично и наглядно убедиться. Вот, пожалуйста...
Тут же весь антураж внезапно рассыпался, как подброшенная в воздух колода карт. Дикая сила сорвала Замурцева и бешено понесла, унизительно переворачивая вверх тормашками, так что руки и ноги его болтались, словно у тряпичной куклы, а полы одежды разлетались веером. К счастью, всё это длилось какие-то мгновения, и, не успел Андрей выдавить в ужасе из горла: "А-а!..", как уже ощутил, что безумный полет окончился, и ноги снова стоят на твердом основании.
"Документы! -была первая мысль.- Наверняка выпали к чертовой матери!.."
Но, как ни странно, и документы, и ключи, и даже мелкие металлические деньги оказались на привычных местах в карманах. Можно было бы удивиться этому обстоятельству, если бы другое не было еще более необыкновенным: Замурцев стоял в своей... не буквально своей - своя-то осталась в Москве, в общем, в той самой квартире в Дамаске, где он жил с Мисюсь, Юлькой и попугаем.
"Что это? Как это? Домой вдруг залетел..."
В комнате, куда он попал, - а это была та самая, которая считалась его кабинетом и где стоял его письменный стол - никого не было. Да и во всей квартире царила тишина: не бубнил телевизор, не шуршал попугай. Впрочем, ему и не положено было уже шуршать, поскольку в окне было темно: то ли вечер, то ли ночь.