Коммерция есть коммерция. Мы не удивились, что этот нищий коммерсант сделался вдруг так любезен с нами. Подойди к нему американцы, у которых валюты наверняка больше, - он, может быть, с еще большим жаром стал бы восклицать: О! Американо! И мы уже по опыту знали, что от назойливого торгаша здесь отвязаться непросто. Фунтик миндаля стоит гроши, валюты нашей хватит, придется купить. Мы взяли по фунтику и стали давать ему деньги, но он вдруг, неожиданно для нас, отказался их взять, что-то горячо объясняя.
Владеющих итальянским языком среди нас не оказалось, но, на счастье, один из нас знал французский и более или менее смог объясниться с этим странным негоциантом.
И вот что мы узнали. Наш новый знакомый оказался борцом итальянского Сопротивления, участником свержения Муссолини летом сорок третьего года тогда он в схватке с чернорубашечниками потерял руку. Он рассказал, как вдохновили их товарищей тогда победы русских над гитлеровской армией под Сталинградом и затем под Курском, как помогло им то, что немцы вынуждены были ослабить свои силы в Италии, чтобы попытаться выправить свое пошатнувшееся положение на Восточном фронте. Рассказал он также, что с тех дней он коммунист, но вынужден заниматься копеечной коммерцией потому, что на работу его с одной рукой нигде не возьмут, да и вообще коммунистов хозяева не очень любят брать на работу, а пенсии нет никакой - вот и вынужден торговать, чтобы хоть чем-нибудь прокормиться.
Мы посочувствовали ему и пригласили его в ближайшую тратторию - там наполнили мы бокалы темно-вишневым кьянти из такой же точно оплетенной золотистой соломой пузатой бутылки, из какой впервые довелось мне отведать этого итальянского вина в степи опаленной, на Курской дуге. И мы выпили за нашу дружбу, за братство всех людей, боровшихся с фашизмом, за то, чтобы он больше никогда не посмел поднять головы и принести в мир войну.
Глава 7.
На новых рубежах
Переход. - Танковая горка. - И все-таки - вперед! - Концерт для противника. - Пещерное житье. - Смерть в руках. - Шпион. - Ночью на передовой.
Спала дневная жара, но душно, парит: кажется, будет дождь. Только что вернулся с переднего края. Ходил уточнять, соответствует ли положение позиций на месте положению на схеме, представленной комбатом. Расхождения обнаружились - не легко сориентироваться на местности, лишенной примет: кругом степь да степь.
В последнее время Берестов все чаще посылает меня с поручениями подобного рода, поскольку убедился, что в карте я разбираюсь. Топография - мой конек. Еще в училище увлекался, вот и пригодилось. По моей должности переводчика последние дни работы нет: как и вся дивизия, мы стоим на месте, значит - ни пленных, ни трофейных бумаг.
После освобождения Тросны мы прошли немного вперед и вынуждены остановиться: противник сопротивляется все упорнее. А где-то правее нас временами слышится далекая канонада: там какие-то другие соединения продолжают наступать. Вероятно, туда ушли от нас и танки и многочисленная артиллерия, которые еще недавно поддерживали нас. Командование, видимо, маневрирует силами, стягивая их куда-то, где наносится главный для сегодняшнего дня удар. Инициатива на фронте по-прежнему в наших руках. Об этом говорят и сводки Совинформбюро. Изо дня в день в них повторяется: в районе Орла и Белгорода наши войска продолжают наступление.
А на нашем участке - затишье: между нами и противником лежит широкая полоса ничейной земли, проходящая по задичалым пустошам и по уже почти созревшим хлебам. В некоторых местах ширина этой полосы - больше километра, так что ни мы не видим немцев, ни они нас, только постреливаем временами взаимно. Да и там, где позиции более сближены, разглядеть, что происходит у противника, довольно трудно: бурьян или хлеба мешают видеть. В ничейной полосе сидят наши дозоры, постоянно ходят разведчики, но пока не обнаружено, что противник готовится проявить какую-либо активность. А как яростно контратаковал он нас совсем недавно, когда шли бои за Тросну и даже после того, как она была нами взята. Видимо, и немцы оттянули свои силы туда, где сейчас не ослабевает наше наступление.
Мы никак не можем привыкнуть к затишью, из часа в час ждем приказа возобновить наступление. Вот только с кем, какими силами мы сможем наступать?
В минувших боях мы понесли сильный урон, и больше всего в стрелковых батальонах. Как же дорого стоят нам наши даже не широкомасштабные победы - при самом бережном распоряжении командиров солдатскими жизнями, при том, что дорогу нам прокладывали артиллерия и танки. В бой под Тросной мы вступили полком, полностью укомплектованным. А уже на четвертый день боев в стрелковых ротах образовалась такая нехватка людей, что из двух рот с трудом можно было бы укомплектовать, если придерживаться полной штатной численности, лишь одну.
Эти потери надо было восполнять самым безотлагательным образом. В стрелки стали срочно зачислять ездовых, сапожников, поваров, писарей - ведь в любой день может быть получен приказ о наступлении, а с кем наступать?
И вот приказ пришел, но не такой, какого мы ожидали. Мы должны сдать занимаемый участок обороны соседней дивизии и перейти на новое место, километрах в пятнадцати отсюда. Происходит перегруппировка частей.
Вечером, уже после заката, Ефремов собрал нас, офицеров штаба, и объявил этот приказ. А в заключение сказал:
- Штыков у нас негусто. На новом месте, полагаю, дадут участок для наступления поуже. А скорее всего - будем только демонстрировать наступление, отвлекать внимание противника на себя. А по-настоящему наступать наши будут где-то в другом месте. - И добавил: - Демонстрировать тяжелее, чем по-настоящему воевать. Когда по-настоящему - так хоть видно, ради чего потери несешь.
После захода солнца, оформив передачу наших рубежей, выступаем. Идем проселками, а то и напрямик по степи. Ночь пасмурная, немецких ракет не видно. Тихо.
Уже глубокой ночью занимаем новые позиции. Наследство нам достается небогатое. Окопы вырыты наскоро, не до конца, да и не везде.
Наш новый полковой командный пункт - в овраге, глубоком, с обрывистыми краями, без единого кустика. В овражном откосе осталось от наших предшественников много землянок-пещер, домовито выстланных соломой, - в них мы и располагаемся. Отсюда до переднего края километра два - пустошами и нивами.
Поспать после устройства на новом месте мне удается немного: рано утром Берестов посылает меня на передовую проверить, как ведется наблюдение за противником. Отправляюсь туда с одним из связных. Наш путь лежит мимо округлой, напоминающей огромный курган, высоты. Она голая, трава во многих местах выгорела, похоже, будто по ней пускали пал. По всей высоте беспорядочно, вперемешку стоят танки - наши тридцатьчетверки и немецкие; некоторые тесно один к одному, словно сшибались в единоборстве, - да, может быть, так оно и было. Кое-где рядом с танками валяются их башни, словно огромные круглые чаши с длинными ручками - орудийными стволами, брошенные отпировавшими свое великанами. Да так оно и есть - Марс, бог войны, веселился. Почти все танки черные от копоти, огонь начисто обглодал их. Кое-где возле мертвых машин на выжженной земле лежат танкисты. Розовато-коричневые, пропеченные тела. Можно представить, как выбрасывался живой факел из горящего танка, бежал, катался по земле, безуспешно стараясь сбить пламя. Обмундирование сгорело дотла - сохранилась только обувь, и лишь по подошвам можно узнать, наш был танкист или немецкий: у немцев металлические заклепки.
Мне еще не доводилось видеть танкового боя вблизи. Но то, что вижу на этой высоте, дает возможность представить, как сходились здесь, броня к броне... Что-то былинное видится, когда вспоминаю теперь эту высоту со сгоревшими танками. Их там было не меньше двух десятков - наших и чужих, на небольшой высотке. Бой Ильи Муромца с Идолищем поганым на степном кургане - бой наших богатырей с черной нечистью. Черной в самом прямом смысле. Запомнился мне убитый немецкий танкист, один из немногих не сгоревших, - видно, из подбитого танка выскочить успел, но от пули или осколка не ушел. Он лежал боком, в своей черной форме с розовыми кантами и с белыми черепами на воротнике, хищно вонзив в нашу землю закостенелые пальцы, раскинув по ней длинные белесые волосы, словно и после смерти не желал лишать себя жизненного пространства на востоке. А чуть поодаль от него мы увидели еще одного убитого - совсем молоденького нашего солдата-пехотинца в добела выгоревшей гимнастерке; как уж он оказался здесь, в гуще танкового боя, - неизвестно, а может быть, нашел здесь свою смерть раньше или позже того, как на этой высоте сшиблись наши танки и немецкие. Широко раскинув руки, подняв к небу отроческое, не по возрасту строгое лицо, он лежал весь напряженный, словно силящийся оторваться от земли, взлететь...