— Это она тебе приказала, — обидчиво уточнил Дед, а забытый полковник Махов позвал:

— Ксюша.

— Слушаю, вас, Леонид, — покорно откликнулась виноватая (не поздоровалась) Ксения.

— Ваше драгоценное здоровье, наша юная богиня! — возгласил полковник, надеясь смутить напористую девицу. Дед и Сырцов отсалютовали стаканами, но опять зазвенел звонок. На этот раз телефонный.

— Ну не дают выпить! Не дают! — стремительно заглотнув виски, возмутился Дед, первым сорвал трубку и поднес ее к мохнатому уху: Референт господина Сырцова слушает! — И притих, слушая. Послушав, заговорил нормальным голосом: — Да. Да. Здравствуй. Сейчас. Сию минуту. — Прикрыл микрофон и зашипел: — Тебя Дарья, Жора.

— А он мне о Костике! — не сдержалась злопамятная Ксения.

Блуждая глазами, чтобы заинтересованные зрители не уловили их выражения, Сырцов вроде бы рассеянно слушал бульканье телефонной трубки. А компания затихла, желая в этом бульканье разобрать что-нибудь членораздельное. Первым понял, что ничего не услышать, Махов и, пользуясь паузой, быстренько разлил по очередной.

— Леня, что вы такое делаете? — возмущенно зашептала Ксения.

— Тсс-сс! — засвистел удалой полковник, прижимая палец к губам и укоризненным взором указывая на сосредоточенного Сырцова: не следует, мол, мешать важному разговору.

Сырцов мямлил в трубку:

— Да. Да… Сбор всех частей… Я думаю, скоро… Мне еще возражать… Не думаю… Что ж тогда делать… Всего хорошего, Даша. — Положил трубку и, вызывающе оглядев всех, сообщил: — Вам всем привет от Даши.

— Он думает, что он очень хитрый, — поделилась с Дедом и Маховым своими наблюдениями Ксения и уже напрямую: — Твои готенготские фокусы, милый Жора, понятны даже первокласснику. — И ласково обратилась к Деду: Нам пора, уважаемый Александр Иванович, труба зовет.

— В которую Лидка дует, — заключил Смирнов.

— Воистину так, — согласилась Ксения и погладила его по щеке. — Уже колючий…

— Посошок на дорожку! — бойко возвестил Махов.

— Посошок на дорожку, — эхом откликнулся Смирнов и, удрученно глянув на Ксению, беспомощно развел руками. Что уж тут поделаешь? Общество требует. Приходится посошок этот принять… И Ксения поняла, что борьба бесполезна.

Она строго проследила за тем, как мужики «оформляли» посошок. Сделали они это по-русски и по-солдатски, игнорируя факт, что пьют качественный заграничный напиток. Залпом, не разбавляя, с клекотом и кряком.

— Ты, Жора, не очень уж старайся, — предупредила тонким голосом Ксения. — Тебе, как я поняла, сегодня еще гостей принимать.

— Змея ты, Ксюшка, — вздохнул Сырцов.

— А что я такого сказала? — удивилась Ксения и распахнула глаза, а Дед чистосердечно заступился за девушку:

— Ты, Жора, зря на нее окрысился. Сказала, что пришло в голову, и все.

— Простодушное дитя пролепетало! — саркастически согласился с ним Сырцов. — Костика мне никак простить не можешь?

Махов встал и твердо заявил:

— Поднялись, бойцы! Мне в контору пора.

В дверях Ксения сказала:

— Извини, Жора, что я посуду не помыла.

Прощаясь с Маховым и Смирновым, Сырцов рассеянно откликнулся:

— В этой квартире есть кому посуду помыть.

— Тогда привет Дарье! — отозвалась совсем расшалившаяся Ксения уже от лифта.

Осторожно оттягивая перчатки, Дарья, стоя в дверях комнаты, серьезно осматривала вылизанное к ее приходу холостяцкое обиталище Сырцова. В коротенькой мальчиковой кожаной курточке, обтягивающих дорогих черных джинсах, с вольно разбросанными искусным парикмахером волосами, она была девочкой из парижского предместья. Весьма состоятельной девочкой.

Сырцов стоял за спиной, за компанию оглядывая свою любимую берлогу. Она резко обернулась и казенно сказала то, что обычно говорят в таких случаях:

— А у тебя уютно и очень мило.

— Ты курточку сними, — предложил он, увидев, что она справилась с перчатками.

— Сейчас, сейчас, — заторопилась она и, не давая ему возможности помочь ей, быстро скинула куртку, быстро вернулась в прихожую, быстро, встав на носки, повесила куртку на высокую (Сырцов под себя ее продумал) вешалку и, проверив руками прическу, спросила: — Они догадались, что я к тебе приду?

— И еще как! — заверил он.

— Ну и шут с ними! — отчаянно воскликнула Дарья.

— Ксюшка велела тебе привет передать.

— Змея, — вторя ему, констатировала Даша.

— Дурочка еще. Играется.

— Это я дурочка! — Она бесстрашно заглянула ему в глаза. — В гости к тебе набилась и пришла вот. Зачем?

— Просто так, — попытался ей помочь Сырцов. — Пришла, и слава богу. И слава богу, что без причины. Как добрые люди в гости друг к другу ходят.

Они разговаривали стоя. От неловкости.

— Друг к другу. — Дарья осторожно дотронулась указательным пальцем до его груди. — Ты мне друг, Георгий?

— Я тебе друг, — напористо, будто сомневаясь, подтвердил он. Ему неудобно было стоять, но пока правила поведения диктовала она.

— А я тебе подруга, да? — непонятно спросила Дарья.

— А ты мне подруга, — отчетливо выговаривая (начинал раздражаться), откликнулся он.

— Подруга, и все, — в сомнамбулической растяжке проговорила она.

Сырцов с солдатской прямотой разрубил гордиев узел:

— Давай выпьем, Даша. Со свиданьицем. — И, не дождавшись ответа, направился на кухню. Когда вернулся с подносом, она по-прежнему стояла. Садись, Даша. Неловко как-то стоя выпивать.

— Выпьем потом, если вообще выпьем. Я сейчас говорить буду, — с отчаянной решимостью заявила она. — Слушай меня внимательно, а когда надо будет, отвечай.

— Отвечу. За все отвечу, — попытался сострить он. Поднос поставил на журнальный столик и замер перед ней. Руки по швам.

— Я все понимаю, — начала она и замолкла. Он хотел шутливо восхититься этим, но, увидев, как нервно подрагивают ее пальцы, понял, что сейчас шутковать не следовало. Дарья вздохнула в последний раз и продолжила: — Ты тогда нес меня на руках. Но чтобы уложить пьяную идиотку, у тебя другого способа не было. Ничего другого не оставалось, как нести ее на руках. И слюнявые ее пьяные поцелуи пришлось вытерпеть…

— Даша! — крикнул Сырцов.

— Пока молчи, — потребовала она. — Ну а в последний раз, когда мы с тобой радиоспектакль для злодеев устроили, тем более все понятно. Ты, как профессионал, хотел, чтобы все было правдоподобно… И объятья, и поцелуи…

— Даша! — еще раз позвал он.

Но она не слышала. Глядя на нечто, находившееся за плечом Сырцова, она заговорила о главном. Для себя.

— Я действительно все понимаю, но поделать с собой ничего не могу. Понимаю, что все по делу, но поверить в это никак не могу и не хочу. Впервые за много лет у тебя на руках мне стало покойно и я почувствовала, что защищена от неожиданностей и бед. Ты меня целовал для записи, а я, когда ты меня целовал, забывала о записи. Да и обо всем другом забывала. Она высказалась, жалко улыбнулась, впервые за монолог посмотрев на него, и повинилась: — Прости меня за нахальный такой напор. Я навязываюсь, потому что по-другому не могу. Но если скажешь, чтобы я ушла, я уйду немедленно, Жора.

— Не уходи. Я тебя очень прошу, не уходи, — попросил он.

К девяти в больнице затихло. Константин уже два часа сидел в конце коридора восьмого этажа и через стеклянную перегородку опустевшего лекарственного закутка держал этот коридор в поле зрения. На прострел, во всю длину. Дежурная сестра сидела в нише, и ее не было видно, а богатырь Сема, особенно его толстые ляжки, просматривались отчетливо. Константин не думал, что просто сидеть на стуле- столь утомительное занятие. Сам виноват, ибо самолично устроил себе эту работенку. Но после смерти Севки Субботина им овладело неведомое беспокойство. Беспокойство и ответственность за безрукого пока и беспомощного поэтому прохиндея Борьку Гуткина. Сырцов, когда он рассказал ему о своих подозрениях, долго и искренне смеялся. По его прикидкам, Борька Гуткин в настоящее время ни на что и никому не нужен, и поэтому вся его затея с охраной загипсованного продюсера казалась Сырцову бессмысленной тратой времени. Может, и прав Сырцов. Только он никогда себе не простит, если с никчемным Гуткиным что-нибудь случится.