— Не слушал, — жестко уточнила Даша. А он внес полную ясность:

— Не хотел слышать. А сейчас послушал бы.

— Извини. Не могу сегодня. Даже для тебя.

— Твое дело, конечно, — обиделся Константин.

— Мое, — подтвердила Даша, строго поджав губы. Обиделась ответно.

Михаил Семенович с зоологическим изумлением переводил свой взор с идиота на идиотку. Ну идиот, допустим, темный, только что из-за бугра, но идиотка-то могла додуматься. О чем он ей и сообщил:

— А видак для чего? — И поднялся. — Какой поставить? Юбилейный?

Ответная обида была вмиг забыта. Даша заискивающе, высоким детским альтом спросила еще дувшегося Константина:

— Осенью исполнилось десять лет, как я на эстраде. Если честно, конечно, то несколько больше, но во всяком случае осенью мой юбилей этот отмечали. Я весь вечер пела. Хочешь послушать? Запись в живую.

Михаил Семенович воткнул в видеомагнитофон кассету, включил его, включил японский с громадным, заметно изогнутым экраном телевизор и, усевшись, пультом нашел нужный канал.

А какой она была полгода тому назад! После вступительных подношений юбилейных букетов, оставшись на сцене только с аккомпанировавшей группой, Дарья взялась за любимое дело. Песни были разные: хорошие и, мягко говоря, похуже, с настоящими поэтическими текстами и на ужасающие до паранойи слова с бесконечными модными ныне убогими повторами, но все это было неважно. Важно и восхитительно то, что на эстраде была Дарья. Она не пела песни, она пела себя. Свой безудержный темперамент, свою счастливую ярость, свое неостановимое озорство и открытое, почти беззащитное кокетство. Свой маленький мир она делала громадным и дарила, дарила, дарила его всем, выплеснувшись до дна.

Когда в конце первого отделения на сцену полезли с поздравлениями коллеги, которые — каждый по отдельности- безудержно рвались к оригинальности в своем восхвалении Дарьи, Константин попросил Михаила Семеновича:

— Выключи пока, а, Миша?

— Надоело? — твердо зная, что это не так, предположила Дарья.

— Вот такой ты была, когда мы с тобой познакомились, — вспомнил Константин. — В жизни.

— А теперь все — туда. Только туда, — Даша легким кивком указала на продолжавший юбилейное безумство экран. Экран безумствовал потому, то Михаил Семенович и не думал выключать его. Пригревшись в кресле, он сладко спал, во сне расплывшись в блаженной улыбке. Нравилось ему Дашино искусство. Даша встала, подобрала с пола пульт, выпавший из ослабевшей руки поп-магната, и выключила телевизор.

— Ты — замечательная артистка, Даша, — убежденно сказал Константин.

— Певица, — поправила она, усаживаясь рядом.

— Певицы — в Большом театре, — не согласился он. — А ты — артистка. От первородного понятия арт — художество.

— Каким ты был, таким ты и остался, — максаковским голосом спела Даша и рассмеялась. — Но не орел степной и не казак лихой. Начитанный мальчик из интеллигентной семьи. Даже пятнадцать лет плебейского футбола этого мальчика выбить из тебя не смогли. Как папа с мамой, Костя?

— Ты же знаешь, они семь лет назад в Ялту переехали. Квартиру поменяли, я малость доплатил, и стали они владельцами шикарного дома по соседству с чеховской дачей. А теперь то воды нет, то электричества. И газа опять же.

— Вот ведь несчастные. А ты им вернуться не поможешь?

— Если бы не отцовская астма, разве они из Москвы уехали бы?

— У кого астма? — всполошенно спросил хриплым голосом проснувшийся Михаил Семенович.

— Ты спи, спи. Не у тебя, — успокоила его Даша.

— Да не хочу я спать! — возмутился Кобрин. — Выпьем, а?

— Если только посошок на дорожку, — без энтузиазма согласилась Даша, а Константин попросил у энергичного после краткого оздоровительного сна Мишани:

— Дай мне эту пленку на день. Переписать.

Михаил Семенович бурно подхватился, подскочил к видеомагнитофону, выщелкнул кассету и протянул ее Константину:

— Бери. Дарю. Такого говна у нас навалом.

— Чего, чего?! — грозно не поняла Даша.

— Навалом у нас кассет с записью твоих концертов, — поспешно поправился деловой Михаил Семенович. — А ты у нас одна, золотце наше!

— Доиграешься, Миша. Обижусь, — предупредила она. — Который час?

— Девять, — откликнулся первым продюсер. — Двадцать один ноль-ноль.

— Пора. — Даша встала и попросила Константина. — Поедем ко мне, Костя?

— Восстановление и скрепление по новой брачных уз! — возликовал Михаил Семенович.

— Балбес. Мне просто ужасно не хочется быть одной за городом.

— А где Берта Григорьевна? — удивился Михаил Семенович.

— Берта Григорьевна — баба. А Костя — мужик, защитник.

— Сирых и обездоленных, — дополнил Константин и согласился: — Поехали, Даша.

— Я вас провожу. Самолично довезу. Развеяться мне надо.

— За рулем? — с опаской осведомился Константин.

— Да ты что? Я за баранкой лет пять как не сижу, — с гордостью сообщил продюсер.

Ехали через центр. По опустевшим к ночи московским улицам катить одно удовольствие. Редко задерживаясь на светофорах, «линкольн» по Комсомольскому, по набережной, по бульварам выкатил к Сретенке и, миновав проспект Мира, набрал приличную скорость. Настоящая Москва кончилась, и в поздних сумерках смотреть было не на что. Поэтому и заговорили. До разговора было время подумать, и Константин спросил всерьез:

— Сколько у тебя подопечных, Миша, в раскрутке?

— Что считать раскруткой, — оживленно обернул ся к нему Михаил Семенович. — Раскручиваю ли я Дарью? Ее уже года четыре, как раскручивать нет необходимости. — С ходу пошутил: — Ее скоро скручивать придется! — И быстро, чтобы не перебили: — А раскручиваю я молодых — Владлена, Олега Хазарцева, Марфу, Элеонору Белл и Петра Заева.

— Все на слуху, — понял Константин. — Вполне возможно продолжение фокусов.

— Ты о чем?

— Да все о том же, Мишаня. Раз, два, три, четыре, пять. Вышел зайчик погулять.

— Типун тебе на язык! — злобно пожелал встревожившийся Кобрин.

Миновали Мытищи, поворот на Калининград, мост над Ярославкой и свернули направо. Королевское хозяйство, переезд через пути, еще направо и вскоре налево. Мост через Клязьму, Старые Горки…

— Знакомые места! — обрадовался Константин и тут же огорчился: — Но нынче, как я понимаю, не особо престижные. Почему не Николина Гора, Жуковка или Красная Пахра? А, Даша?

— В стаде быть не желаю.

Одновременно со звонкой трескотней в машину ворвался частый молоточный стук. Даша с Костей еще ничего не поняли, а Михаил Семенович понял все. Он молниеносно упал, сложившись в мелкий комочек, на пол и тонко-тонко прокричал шоферу:

— Гони, Славик, гони!

Вторая автоматная очередь успела достать «линкольн» с другой стороны. Достать, но не более: могучая машина бешено рванула и ушла от автоматчиков за поворот. Кобрин спросил снизу:

— Все целы?

Славик яростно вел машину. Костя и Даша в ужасе смотрели друг на друга. Не отводя глаз от несчастного Дашиного лица, Константин успокоил Михаила Семеновича:

— Все.

Славик знал дорогу. Покрутившись в узких проулках Новых Горок, «линкольн» подъехал к двухэтажной, под швейцарское шале, даче из темно-красного кирпича. Ворота, слава богу, были открыты. Славик подогнал автомобиль вплотную к освещенному, под фундаментальной крышей крыльцу. Видимо, услышав шум мотора и узнав его, на крыльце объявилась яркая пышная еврейка и по русскому обычаю напевно пригласила долгожданных гостей в дом:

— Добро пожаловать, родные мои!

Но ее родные пока не собирались жаловать. Они приходили в себя в салоне автомобиля, ибо двигаться не было сил.

— Где же твои охранники, Миша? — спросил, наконец, Константин.

— Охранники наши — только Дашиных поклонников отгонять, — пояснил Миша. — Если нас всерьез захотят пришить, никакие охранники не спасут.

— Значит, сейчас все было не всерьез?

— А черт его знает. Даша, телефон работает?

— Вчера во всяком случае работал, — произнесла свои первые после автоматных очередей слова Дарья.