Сейчас я понимаю: это не капризы. В ней настолько сильна ответственность перед своим именем, репутацией, самой собой, она настолько перфекционистка, что именно это заставляет ее быть порой безжалостной. Я наблюдала за Джесси: если у нее не получаются хотя бы две ноты так, как ей бы хотелось, резко портится настроение, малейший сбой и несоответствие приводят ее в отчаяние. А все вокруг воспринимают это как вздорность примадонны. Мы много с ней говорили на эту тему, и Норман повторила слова Марии Каллас, которая однажды, обрушившись на журналистов, заявила в ответ на высказывание «Вы же богиня»:
— А что вы делаете с богами? Вы же низвергаете их. Сначала возводите на пьедестал, а потом сбрасываете. Я живой человек, а на меня все смотрят как на машину по производству чудес. Я же не могу каждый день творить чудеса.
Джесси сказала приблизительно так же:
— Я знаю, что не имею права на ошибку. На той высоте, где я нахожусь, я не имею права ошибиться ни на йоту, ни на волосок. Меня это изнуряет. Я не могу не петь и в то же время становлюсь рабой самой себя.
Думаю, в этих высоких требованиях к себе и стоит искать источник слухов о невыносимом характере звезды.
Несмотря на то что мы опоздали на репетицию в театр Шатле минут на двадцать, она встретила нас очень весело, сидела распевалась. Я умоляла Володю не делать никаких замечаний — пусть поет как поет.
— Ну ладно, если мне что-то не понравится в темпах, могу я хотя бы это сказать? — упирался он.
Я спросила, могу ли остаться послушать, получила любезный ответ: «Да, конечно». Володя устроился с партитурой в одном конце зала, она с пианистом в другом. Эта репетиция запомнилась мне тем, как они сразу открыли объятья навстречу друг другу. Джесси пела так легко, что казалось, при своих солидных объемах она буквально порхает по этому огромному репетиционному залу. Отпев очередной фрагмент, она говорила: «Какая чудная музыка!» И так, перепархивая с одной страницы на другую, хохоча, устремляясь от рояля к стулу, где сидел Спиваков, и обратно, Джесси репетировала около часа. Под конец, когда она уже спела бисы, Володя вдруг открыл скрипку:
— Знаешь, Джесси, «Morgen» Штрауса я тебе сам подыграю.
Она была рада, как ребенок. Когда он заиграл первые ноты, Джесси посмотрела на меня, на него, и я увидела, что у нее слезы в глазах стоят. Когда она запела, а он заиграл, я, сидя рядом, подумала: «Это, наверное, рай. Так будет в раю».
И тут прибежала секретарша театра Шатле с искаженным лицом, покрытым красными пятнами. Она кричала мне в ухо ужасным шепотом:
— Надо ей сказать!.. Это ее страна!.. Нью-Йорка нет!.. Террористы! Исламисты! Самолет! Только что передали — начинается третья мировая война!
Я ничего не поняла из похожих на бред обрывков ее фраз.
— Ну дайте ей хотя бы допеть до конца, еще две-три минуты!
Джесси и Володя повернулись к нам с абсолютно блаженными выражениями лиц и по нашему виду поняли: что-то случилось. Это было 11 сентября. Мне показалось, что мир, в котором мы живем, раскололся. Показалось, так нелепо и странно. Что вся эта красота: ее голос, его скрипка — все, что казалось минуту назад самым важным, — не имеет никакой силы, никакого значения. Джесси стала дико кричать. Мы поднялись в офис, где по телевидению бесчисленное количество раз повторялась трансляция этих кадров Апокалипсиса. Джесси рыдала, как раненое животное. На вопрос, хочет ли она кому-нибудь позвонить, она ответила: «Не знаю». Я поняла, что ей даже, может быть, некому звонить. У одной из ее близких подруг офис находился в World Trade Center, но, к счастью, в это утро она оказалась не на работе. Джесси никак нас не отпускала, держа Володю за руку. А в этот день нам прислали фотографию иконы, написанной по заказу Володи детьми-инвалидами из Центра, которому помогает его Фонд. Они написали богоматерь с черным лицом и руками. Эта икона высотой почти в два метра ожидала ее в Москве. Перед репетицией 11 сентября Джесси поставила фотографию на рояль со словами:
— Она будет охранять меня.
Через неделю, вернувшись в Париж, я пошла на ее «Зимний путь». Впечатление было необыкновенное. Когда она поет, забываешь обо всем. Она настолько захватывает, невозможно думать больше ни о чем. Любой музыкант во время концерта на какое-то время отпускает внимание зрителя, и ты думаешь о своих планах на завтра или обращаешь внимание на прическу соседки. А когда на сцене Джесси Норман, меня не оставляет ощущение, что ее голос поднимает меня над землей. Такого количества оттенков, нюансов и красок в голосе я ни у кого не встречала. А у нее из легчайшего воздушного сопрано образуется вдруг такая тонна звука — и тут же переходит в шепот, вздох. В этом голосе — шум моря, крик, ножевая рана — всё. Я даже не могу назвать ее певицей. Джесси Норман больше чем певица. Ей подвластны тайны.
Она такая красивая, в ней столько обаяния, кокетства, грации, юмора! Когда она рассказывает анекдоты или смеется — это надо видеть. Как маленькая девчонка! Я знала, что во Франции ее Шуберта приняли прохладно. Увы, критика везде бывает не на высоте. «А судьи кто?» На «Зимний путь» была неважная критика, так что она была в плохом настроении. Ариана приложила массу усилий, чтобы Москва не сорвалась. Накануне отъезда у Джесси еще не было визы.
— А без визы нельзя? Ну хорошо, тогда я, может быть, не поеду, — Джесси было немного страшно лететь, она понимала, что здесь очень взыскательная публика и ее так ждут!
Она не пошла фотографироваться на визу — пришлось вырезать карточку из буклета и нести переснимать в фотоателье! Слава Богу, мы позвонили консулу в Париж, и ей сделали визу в последний момент. Все висело на волоске до последней минуты. Когда я поехала встречать Джесси Норман в аэропорт, опять позвонила добрый ангел Ариана и сказала:
— Желаю удачи. Пока можно успокоиться — она уже в самолете. А дальше вручаю ее тебе.
Подготовка к ее встрече была такой, будто встречали президента страны. Количество охранников превышало все допустимые нормы. А они так усердствовали, что готовы были не пускать к ней и Спивакова.
Я проводила ее в отель «Националь», куда попросила доставить ту икону с черной Мадонной. Джесси вошла в номер. Заплакала. А на следующий день приехала на репетицию в дурном настроении, потому что плохо спала. Дисциплина ее меня потрясла. Вечером на фестивале был один из самых привлекательных концертов Спиваков и Башмет играли вместе спустя пятнадцать лет, а в Большом театре Риккардо Мути, ее давний друг, дирижировал «Реквием» Верди с оркестром Ла Скала. Она собралась было пойти на Мути, мы достали билеты. В результате не пошла ни на Мути, ни на Башмета со Спиваковым. Осталась в отеле — работать и отдыхать.
Человек Джесси бесконечно одинокий, с явно не удавшейся личной судьбой, поэтому очень скрытный. Ни в одном таблоиде нельзя прочитать о подробностях ее личной жизни. Как выяснилось, даже ближайшие подруги ничего не знают.
Она — женщина, настолько обладающая чувством достоинства, что не позволит, чтобы ее жалели. Я знаю от близких ей людей, что она неоднократно пыталась садиться на диету. Будучи с ней рядом, я убедилась, что ест она, как малая птичка: ни масла, ни мяса, ни сладкого, только рыбу и овощи, все отварное и диетическое. Ей, как и любой женщине, мешает лишний вес, она жалуется, ходит к врачам-эндокринологам. Но она такая.
Джесси — будто бы человек без прошлого. Известно лишь, что, небогатая в молодости, она брала уроки вокала в Бостоне и подрабатывала бэби-ситтером. Сейчас Джесси очень помогает своей старенькой учительнице пения и школе, в которой училась. Но это информация закрытая. Норман очень сентиментальна, в своих спонтанных проявлениях она настоящая женщина. В единственный свободный вечер в Москве, перед тем как замолчать на сутки перед концертом, как раз после генеральной репетиции (это случилось после пресс-конференции, приведшей ее в бешенство, и только нежность ее к Спивакову и мое умение снять напряжение спасли положение), мы пошли все вместе ужинать в «Пушкинъ». Слава Богу, хозяин, мой друг Андрей Деллос, превратил банкетный зал в отдельный некурящий зал. В условиях ее контракта оговаривалось все, вплоть до качеств матраса и подушки, и в особенности проблема курения окружающих. Все это так называемые атрибуты жизни звезды. (Она говорит, что сделала список своих условий для того, чтобы люди не мучились, а могли заранее подготовиться к встрече и четко все знали. Даже шеф-повара в ресторане предупреждают заранее, чтобы она не ждала свое блюдо больше десяти минут. Не все соблюдается беспрекословно, и она сама уже не все помнит. Хотя курящая публика в Большом зале у нас намучилась. Я сама, спускаясь после концерта по лестнице, чтобы ехать на банкет, срывала надписи «Не курить!» — Джесси уехала перед нами, и я решила похулиганить. Во время ее пребывания в БЗК всех выгоняли курить на улицу под дождь. Один Спиваков курил в своей артистической: «Она не выносит дыма, а я не могу не покурить перед концертом!») За ужином в «Пушкине» мы обсудили ужасную переводчицу, низкий уровень музыкальной журналистики в Москве, хамские вопросы. Джесси немножко расслабилась, стала пародировать акцент Атланты, где она родилась. Потом ее подруга достала два очень оригинальных янтарных ожерелья, купленных в каком-то московском салоне, с тем чтобы Джесси выбрала, какое ей больше понравится. Она приложила одно, второе и решила: