Руван продолжает задерживаться. Наблюдает за мной. Интересно, он чего-то ждет? Ждет, что я скажу что-то еще? Ждет, что я что-то сделаю? Ждет, что я приду к выводу, что мы скорее похожи, чем нет? Его молчание утомляет меня.

— Никто из нас не хочет такой жизни, — тихо говорю я. Это звучит как признание. Но интересно, кому я в этом признаюсь? Ему или себе? — Мы гордимся этим, конечно. Все в Деревне Охотников знают, почему мы жертвуем. Почему родители отдают своих детей в крепость, чтобы тем, кто за нашими стенами, не пришлось делать такой же выбор. Нам это не нравится, но мы принимаем это, а взамен получаем заботу обо всех наших нуждах. Мы есть друг у друга — сообщество. Это больше, чем многие люди когда-либо получают.

Я слышала рассказы о трудностях за стенами от людей, которые присоединяются к деревне. В некоторых городах богатства хватает на всех, но хранится оно у одного. В других местах никогда не бывает достаточно еды. Места, где жестокие мужчины и женщины правят железными кулаками, и жестокость, которая чем-то отличается и хуже вампирской, потому что она от нашего собственного рода.

Он внимательно слушает, а потом наконец говорит:

— Странно.

— Что именно?

— То, что ты видишь себя в ловушке... и в то же время твой народ — тот, кто наложил на нас проклятие. — Он делает шаг вперед, руки раскрыты, как бы умоляя. — Если это так плохо и для людей, то почему охотники не освободили нас?

— Чтобы вампир мог пойти и напасть на весь остальной мир? — Я погружаю меч в очаг.

— Остальной мир? Мы не хотим иметь ничего общего с вашим миром, в этом-то и дело. Мы хотим быть свободными и жить здесь, в Мидскейпе, где нам самое место. — Он смотрит на все еще закрытые окна — смотрит сквозь них на что-то за пределами дома. — Я никогда не бывал за пределами этого города. И в отличие от вашей деревушки, у меня нет всего, что мне нужно. Я хочу гораздо большего. Я хочу увидеть танцы придворных фейри или услышать дуэт сирен на Новый Год. Я хочу увидеть равнины, такие огромные, что горизонт поглощает их. — Его голос стал мягким от удивления и тоски.

Я стараюсь не обращать внимания на то, что он сказал. Во мне тупо пульсирует, словно зов ко всему, что лежит за пределами металла и тепла, — к миру, предназначенному для познания. Мир, о котором я, очевидно, не задумывалась и вполовину меньше, чем он.

— Тебе нужна кровь для твоей магии, — слабо возразила я.

— Мы могли бы найти достаточно крови в Мидскейпе, если бы нас не сковывало проклятие. Конечно, человеческая кровь — самая сильная, но и другой хватило бы. Мы делали это во время наших лунных праздников задолго до того, как дриады создали людей.

Я вглядываюсь в его лицо, желая, чтобы он солгал. Но я чувствую в нем правду так же остро, как жар кузницы... или покалывание у основания моей шеи. Все было бы гораздо проще, если бы я могла списать все на то, что он вводит меня в заблуждение. Ведь если это не так... если это не так...

Тогда он просто одинокий, отчаявшийся человек, стоящий передо мной и умоляющий о нежности, которую Деревня Охотников так и не позволил мне перерасти.

— Мне нужно сосредоточиться на этой работе, — тихо говорю я и становлюсь к нему спиной. — У меня есть всего один день, чтобы внести необходимые коррективы.

Руван задерживается, и на мгновение кажется, что он хочет сказать что-то еще, но не говорит. Вместо этого он говорит:

— Я скажу остальным, чтобы они взяли с собой оружие по выбору; определи их приоритеты.

Он собирается уходить, но колеблется на полпути. Я чувствую это. Я чувствую его. Каждое его движение вызывает у меня мурашки по коже. Я надеялась, что это острое чувство, связанное с ним, будет исчезать по мере того, как будет проходить время после нашей клятвы, но, похоже, оно только усиливается.

— А Риана, ты выглядишь усталой. Тебе нужно обязательно отдохнуть, тебе это понадобится. — На этом он меня покидает.

Лорд вампиров прав, я устала. Но это такая усталость, от которой сон мало что даст. Мне нужно то, что уже лежит передо мной.