В основном я ел только благодаря системе государственной школы. Я был тощим ребенком, пока меня не отдали в приемную семью. В средней школе надо мной смеялись, пока я не начал драться на улице, тогда меня стали уважать. Никто не связывался со мной, если только не хотел устроить побоище на старом складе, где устраивали драки наркоторговцы города.

Да, я знал всех, кто продавал наркотики. Но они никогда не связывались со мной. Они знали, что моя мать якобы умерла от передозировки и была избита какими-то наркоторговцами, приехавшими за деньгами. Никто не знал всей правды о том, как умерла моя мать, да и, честно говоря, всем было наплевать на героиновую наркоманку.

Отец продолжал бить меня и после смерти матери. С возрастом становилось все хуже. Было время, когда я думал, что смогу справиться с ним, мне было одиннадцать, и я становился выше, но, когда кто-то принимает метамфетамин, у него как будто появляется суперсила, и он не останавливается, пока ты не потеряешь сознание или не умрешь. Это ничем хорошим не заканчивалось, пока он не вырубал меня. Он мучил меня, будил, прижигая окурки на внутренней стороне бедер, чтобы никто в школе не видел злых следов от ожогов, а когда я приходил в себя, то он меня переубеждал.

Иногда по ночам я просыпаюсь от мысли, что меня жжет сигарета. Я никому не говорю об этом, и поэтому не разрешаю женщинам оставаться у меня ночевать. Иногда я просыпаюсь, готовый размахнуться и ударить кого угодно, но никого нет, только мертвая тишина моего пустого дома, оформленного дизайнером интерьеров.

Все для показухи. Если бы кто-нибудь действительно знал, как я жил в детстве, без простыней на матрасе, который просто бросили на пол в кишащей тараканами комнате, он бы, наверное, пожалел меня и решил, что мне повезло.

Мой дом сейчас – это дворец по сравнению с тем, где я действительно вырос, с дерьмовым детством, наполненным ненавистью и насилием. Это все, что я знаю, меня никогда не любила мать и ничему не учил отец. Я был ошибкой, как говорила мне мама, считая, что это из-за меня мой отец так на нее злится. Но она никогда не била меня и велела сидеть тихо и не мешать им, и я уважал ее за это. Она была такой же одержимой, как и я, но по-другому. Она выбрала наркотики, а я борьбу.

Я выхожу из спортзала и машу Чарльзу.

— Хорошего вечера, чемпион! — говорит он.

— Спасибо, Чарльз. Не забудь запереться.

— Без проблем, босс. Я все закрою.

Я подхожу к своему мотоциклу, мне нравится ездить на нем в большинстве дней, чтобы не привлекать внимания к своей Ламборджини. Все смотрят на нее с теми изменениями, которые я внес в нее, добавив боди-киты и модификации. Я хотел, чтобы она была уникальной, такой, какой нет ни у кого. В детстве я мечтал иметь такую машину. Когда я заработал свой первый миллион, это была одна из первых вещей, которую я купил.

Я сажусь на мотоцикл и беру шлем с тонированным козырьком, включаю матово-черный супербайк, и завожу двигатель, из модифицированного выхлопа поднимается запах бензина. Боже, как я люблю запах своего мотоцикла. Он дает мне тот выброс адреналина, который мне необходим, чтобы выпустить пар. Я люблю возвращаться домой уставшим, чтобы темнота погрузила меня в блаженный сон. Когда я настолько устаю, кошмары обычно не приходят.

Я снова завожу мотор, набираю скорость, и несусь по полосам в наушниках, под песню "Сладкие Сны" Мэрилина Мэнсона по дороге домой.