Ну, блядь.

Ну, блядь.

Представьте мое удивление, когда я вернулась в Сомерсет-Хаус и увидела, что дверь Сары открыта. Ее не было в комнате, зато там стоял чувак без рубашки. И это был тот самый чувак с прошлой ночи. Жуткий тип. Но потом я позволила себе быть жуткой, потому что не могла оторвать от него глаз. Его джинсы низко сидели на бедрах, а из-под них выглядывала резинка его боксеров. Мышцы на животе напрягались при каждом движении, а на руках – при каждом взмахе шпателя. Пот стекал по его телу. Он был чертовски горяч. Его реакция на мой пристальный взгляд была вишенкой на торте. Я никогда не видела, чтобы мужчина так бесился из-за того, что на него смотрят. Я не могла не рассмеяться, потому что он вел себя как полный лицемер.

Я не могла разглядеть его сквозь темные тонированные стекла, но я знаю, что он наблюдал за моим окном прошлой ночью. Как женщина, я могу распознать смущенный взгляд.

Достав одежду из сумки, я кладу ее в комод. Скрипучее дерево издает громкий звук, когда я закрываю ящик. На комоде стоит моя небольшая коллекция таксидермии, и я обращаю внимание на этих существ, которые приносят мне столько радости. Я глажу мех маленькой белки, с которой началась моя коллекция. У нее нет ушей. Они потерялись за годы, прошедшие с тех пор, как ее маленькое сердечко билось в последний раз. Заметив ее на распродаже, хозяева практически подарили ее мне. Она очень страшная на вид, но я ее люблю.

Рядом с белкой лежит череп енота, и я провожу пальцами по крошечным зубам. Меня странным образом завораживает смерть, и мне нравится, что моя коллекция заставляет людей чувствовать себя неловко, когда они заходят в мою комнату. По крайней мере, мне не нужно беспокоиться о том, что кто-то украдет мое дерьмо. Никому не нужен Ван Гог, – моя маленькая ушастая белка, или Карди, – моя мышь-стриптизерша на миниатюрном металлическом шесте. У меня даже есть пара собачьих яичек в банке, наполненной формальдегидом. Рядом с ней лежит свернутый и завязанный кожаный свиток, а в прорези внутри торчат кости разных размеров. Это моя коллекция бакулюмов – костей полового члена разных млекопитающих. Разве это не забавно? У меня был бы и человеческий бакулюм, если бы люди не были одними из редких млекопитающих, у которых нет костей полового члена. Это называется стояк, мать твою.

Когда я впервые приехала в Сомерсет-Хаус, мне попытались сказать, что я не могу взять с собой свою коллекцию. К счастью – и это неудивительно, но никто ничего не изъял из моего рюкзака, когда я ждала пока меня зарегистрируют. Я бы ни за что не рассталась ни с чем из этого. Это всё, что у меня осталось от дома, когда у меня еще был настоящий дом. Им придется смириться со своим странный страхом перед этими безобидными мертвыми вещицами, тем более что они имеют дело с некоторыми из нас, кто сам уже почти мертв к тому времени, когда оказывается у них на пороге. Кстати, о смерти: если кто-нибудь не сделает из меня чучело, когда я умру, я останусь и буду преследовать их целую вечность.

Стараясь не отвлекаться от работы, я залатал уже одну из трех дыр в комнате напротив той, где она столкнулась со мной. Однако меня бросает в пот не только из-за жары. Дело в обвинениях, которыми она разбрасывается. И не важно, правда это или нет.

Я кладу шпатель на обшарпанный комод и направляюсь через холл к ее комнате. Стук эхом разносится по коридору, и я наполовину ожидаю, что она оставит меня стоять здесь. Не уверен, что сам впустил бы ее. Нет, определенно не стал бы. Но она впускает, и я протискиваюсь в ее комнату, пока никто не успел пройти по коридору и не увидел, что тут происходит. Я приближаюсь к ней, и она отступает на шаг, подстраиваясь под каждый мой, пока я не прижимаю ее спиной к стене. Чувствует ли она, как мои глаза прожигают ее насквозь? Я надеюсь, что чувствует. Что-то отвлекает мое внимание от намека на страх в ее глазах – странная безухая белка на ее комоде, – но затем мой взгляд возвращается к ней.

— Тебе нужно следить за языком, — говорю я. Несмотря на жар в моих глазах, каждый слог холоден как лед.

Она вздергивает подбородок.

— Ты о чем?

— О неверном предположении о том, что я следил за тобой. Ты не можешь говорить такие вещи. Я пытаюсь здесь работать.

— Ты наблюдал за мной.

Я ударяю о стену рядом с ее головой и на мгновение беспокоюсь, что только что проделал еще одну дыру, которую придется заделывать. Моя рука разжимается, и отвратительная краска осыпается под моей ладонью. Она права. Она на сто процентов, блядь, права. Я наблюдал за ней прошлой ночью. Но ей не нужно трепаться об этом на моем новом рабочем месте. Я не могу рисковать потерять эту работу, когда приближается зима. Мне нужны деньги, чтобы продержаться до конца сезона.

— Независимо от того, что я делал или не делал прошлой ночью, ты должна держать рот на замке. Ты, к слову, вообще подкралась ко мне, когда я был без рубашки. По крайней мере вчера, на тебе было полотенце!

На ее губах появляется ухмылка.

— Вот видишь, ты наблюдал за мной.

Да ебанный в рот, блядь.

— Отлично, Рейна. Я немного понаблюдал за тобой. Но это всё. Забей. Притворись, что ничего не было.

Она закусывает нижнюю губу, а ее призрачные глаза блуждают по моей груди.

— Я видела, как ты рассматривал мою коллекцию.

— Ч-что? — заикаюсь я.

Она указывает подбородком мне за спину.

— Моя коллекция смерти.

— И-и-и? — говорю я, не понимая куда она, блядь, клонит.

Клянусь, ее глаза заискрились.

— Ты посмотрел туда дважды. Тебе не показалось это странным?

Я оглядываюсь на ее «сокровищницу» нежити. Это странно. Очень странно, мать ее, коллекционировать такое. Но я не считаю странным иметь вещи, которые должны вызывать отвращение или дискомфорт. Я странный, и мне нравятся странные вещи. Например, кровь живых, мертвых или умирающих. Я не из тех, кто будет судить о странностях, когда сам далек от нормальности.

Я возвращаю свой взгляд на нее, потому что сейчас не время для того, чтобы она обиделась из-за того, что ее причуды меня не волнуют. Меня ничто не беспокоит, кроме других людей и линий на гребаной краске.

— Короче, — шиплю я. — Ты заткнешься о том, что я на тебя смотрел? Я пялился на тебя, а ты на меня. Давай считать, что мы квиты.

Я впиваюсь ногтями в стену рядом с ее головой. Краска отслаивается и осыпается на старые деревянные панели. Меня бесит, что, глядя ей прямо в глаза, мне не хочется отводить взгляд. Я не чувствую паники, которая обычно душит меня, когда я разговариваю с людьми.

— Прекрасно! — отрезает она. — А теперь убирайся из моей комнаты.

И, вот так просто, момент странного флирта исчезает с ее лица.

Я опускаю руку и поворачиваюсь, чтобы уйти, но останавливаюсь у ее коллекции. Касаюсь жестких волос странной безухой белки.

Она подбегает и отталкивает мою руку.

— Не трогай Ван Гога!

— Где его уши?

Ее губы сжимаются в тонкую сердитую линию.

— Они отвалились. Он уже лет сорок как мертв.

Когда я опускаю руку, я вижу, как уголки ее губ снова приподнимаются. Она делает это чертовски странно. У нее комод завален мертвым дерьмом, но меня пугает не это. Всё дело в кокетливом блеске ее глаз.