— Ты слышишь себя? Ты хочешь, чтобы я рассказала тебе все, но ты ничего мне не рассказываешь. Как это может быть справедливо? Доверие должно быть обоюдным.

В моей груди бушевал ад, буря разочарования и страха. Я не мог ясно мыслить. — Справедливо?

— Эта жизнь несправедлива, малышка. Я — босс, а ты подчиняешься мне. И почему я должен тебе доверять? Ты тоже не хотела этого брака. Ты пытаешься оставить меня при первой же возможности. Ты сама это сказала — все, что тебя волнует, — это вернуться в Торонто.

— Мой отец умирает! — Она уставилась на меня так, словно никогда меня раньше не видела. — Мне нужно быть с ним. Сейчас, пока не стало слишком поздно.

— Почему? Ты не можешь его спасти. Скоро он едва будет знать, что ты там.

Ее нижняя губа задрожала, но она подняла подбородок. — Это правда, но мне все равно нужно увидеть его, прежде чем он умрет. Он самый важный человек в моей жизни.

Слова разозлили меня еще больше. Моя сперма все еще капала из ее влагалища, и все, о чем она могла говорить, был ее драгоценный отец. Я упер руки в бедра и зарычал на нее. — Моя сестра — самый важный человек в моей жизни, и благодаря тебе она в опасности.

— Ей двадцать шесть! Может быть, она хочет жить своей жизнью, где ее не запирают. Люди могут оправиться от детской травмы и жить здоровой, полноценной жизнью.

Мое сердце на долю секунды замерло. Как она смеет говорить мне такие вещи? Наглость этой женщины предполагать, что она знает что-то о моей семье.

Мои мышцы набухли, а мозг окутал красный туман.

— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Детская травма? Отец годами терроризировал ее, кричал на нее и говорил, что она никчемная. Запирал в ее комнате. В шесть лет он заставил ее смотреть, как он пытает и убивает человека. Она просыпалась с криками каждую ночь, впав в ступор от страха. Так что больше никогда не говори со мной так, будто ты эксперт».

Произнесение ужасов вслух грозило поставить меня на колени, но я не мог показать слабость. Даже перед Эммой. Поэтому я подошел к стене и дважды ударил ее. Боль не могла притупить гнев, молотивший по моей голове.

Когда я повернулся, я увидел, что она смотрит на меня с отвращением. Наконец-то. Теперь она знала, за какого мужчину она вышла замуж, за жестокого и варварского. Выращенного монстром, чтобы править армией монстров. Если она думала, что это изменится от того, что она прошептала мне на ухо несколько сладких слов, она ошибалась.

Я никогда не буду другим. Я был проклят с рождения.

Ее горло деликатно работало, когда она сглатывала.

— Ты не собираешься доверять мне, не так ли? Ты обманываешь меня, позволяешь мне жить здесь и рожать тебе наследника, но ты недостаточно меня уважаешь, чтобы обращаться со мной как с равной.

— Равной? — усмехнулся я. — Здесь так не получится. Думаешь, Раваццани относится к твоей сестре как к равной? Или Д'Агостино к твоей близняшке? Ни за что на свете. Даже если бы мы оба хотели этот брак, чего мы не хотим, так бы все равно не вышло.

— Я знаю, что тебе больно из-за Вивианы, и поэтому ты переносишь свой гнев на меня. Но я этого не заслуживаю, Джакомо.

Она была такой спокойной, что это разжигало мою ярость еще сильнее. Я почти дрожал от этого.

— Ты ни черта не знаешь, Эмма! Ты думаешь, что ты умнее всех остальных, но ты наивная, защищенная девочка, воспитанная как трофейная жена мафии и нянчившаяся с отцом. Ты ничего не знаешь о реальном мире.

Ее глаза остекленели, но я не двинулся с места. Я не ошибся. Она сегодня ответила на звонок и подвергла мою сестру опасности, и все потому, что она считала, что знает лучше всех.

И тут по щеке моей жены скатилась слеза.

Я уставился на единственную каплю, мои внутренности сжались от сожаления. Никогда за последний месяц я не видел, чтобы Эмма плакала. Ни от того, что ее заставили выйти замуж под дулом пистолета за незнакомца, вдали от всего, что она знала, — ни единой слезинки. Эта женщина все это мужественно переносила до сих пор. Из-за меня.

«Ты хуже собаки, Джакомо».

Я не мог заглушить голос отца, не в этой комнате. Не тогда, когда я был таким чертовски уставшим и подавленным.

И теперь я был таким же, как он, извергая жестокость на тех, кого я должен был утешать и защищать. Я должен был работать, чтобы завоевать Эмму, успокоить ее и заставить ее остаться со мной, но я не мог найти нужных слов, только обвинения и яд. В этот момент я ненавидел себя так же сильно, как и его.

— Cazzo (Ебать), — закричал я, снова ударив кулаком по стене.

На звуке Эмма свернулась в клубок на кровати и закрыла голову руками. Я не слышал, как она плакала, но ее плечи тряслись, когда она тихо всхлипывала.

Как моя мать.

Осознание этого было ударом под дых. Казалось, моя кожа вот-вот лопнет, выплеснув на потертый ковер все уродство, что терзало меня изнутри. Этот дом, эта семья были прокляты.

Я знал, что так все и закончится. Я никогда не смогу сделать ее счастливой.

Одно было совершенно ясно. Мне вообще не следовало сближаться с Эммой.

С безжалостной эффективностью я начал одеваться. Я не взглянул на нее. Я не мог. Я застегнул ремень и натянул рубашку. Затем я схватил телефон. Я пойду работать в клуб и продолжу копаться в исчезновении сестры. Должен же быть кто-то, кто что-то знает.

Открыв дверь, я сделал единственное, что пришло мне в голову.

Я покончил с этим.

— Возвращайся в Торонто, Эмма. Тебе больше нет смысла здесь оставаться.