6 ИСААК

— Хорошо?

Богдан смотрит на меня через всю комнату. Он смотрит на меня, как на загнанную в угол добычу, которая только что поняла, что ничто не сдерживает льва.

— Ее включили в Программу защиты свидетелей, — наконец признается он.

— Черт.

Богдан отталкивается от стены и подходит ко мне. Прямо напротив моего стоит кресло, но он не садится.

— Если ты хочешь, чтобы я нашел ее, я могу.

Он уже несколько дней пытается компенсировать мне потерю девушки. Чувство вины гложет его.

Я взвешиваю свои варианты. Я хочу, чтобы ее нашли? А если я узнаю ее местонахождение, что тогда? Я прыгну и спасу ее во второй раз, как рыцарь в сияющих чертовых доспехах? Я не такой. Это не то, что я делаю.

Богдан добавляет: — Но надо решать быстро. Ее только что передали агентству. Это означает, что она все еще находится на территории США. Но как только она будет размещена, ее будет трудно отследить.

Я уже знаю это. Это не облегчает решение.

— Кто источник?

— Макмиллан, — отвечает Богдан. — Но он в отделении полиции. У него нет юрисдикции над службой маршалов.

— У нас там нет источника?

— Нет.

Я киваю. — Может быть, это и к лучшему.

Брови Богдана приподнялись.

— Перестань так на меня смотреть, — рычу я.

— Можно вопрос? — он говорит.

Я смотрю на него. Богдан никогда не подглядывает, никогда не сомневается во мне. Для него даже рискнуть задать вопрос необычно. Я киваю.

— Что с ней было?

Если бы вопрос исходил от кого-то другого, я бы отказался отвечать.

Но Богдан больше, чем просто моя правая рука. Он мой брат. Я могу сказать ему правду. Видит бог, он заслужил это потом и кровью.

Но правда в том, что я, блядь, не знаю, что такого в Ками застряло у меня в голове, как заноза.

— Она была другой, — коротко говорю я. — Вот и все.

— Просто я никогда не видел, чтобы ты так быстро влюблялся в женщину. На самом деле, я никогда не видел, чтобы ты вообще падал.

Я насмешливо фыркаю. — Тебе многое сходит с рук из-за твоей фамилии. Ты понимаешь это, не так ли?

Он ухмыляется. — Я понимаю. — Улыбка сползает с его лица почти сразу.

— Но это не относится ко всем с нашей фамилией, не так ли?

Мои сухожилия натянуты. Мои мышцы пульсируют от желания начать действовать.

Максим затаился уже несколько дней. На то есть веская причина — потому что, если я доберусь до него, я заставлю его страдать.

— Я видел его в ресторане, Богдан, — рычу я. — Это определенно был он.

— Я знаю. Я верю тебе.

— Он разделяет наше имя. Он разделяет нашу кровь. И это дало ему определенный уровень иммунитета. По крайней мере, раньше. Я был терпелив с ним. Снисходительный. Но сейчас он зашел слишком далеко.

— Он не мог знать, что она что-то для тебя значит.

— Наоборот, я думаю, что он взял ее просто потому, что думал, что она что-то для меня значит.

Богдан хмурится. — Зачем ему это делать?

— Чтобы сделать заявление, — говорю я. — Дать мне знать, что он идет за тем, что, по его мнению, является его неотъемлемым правом. Яков был первым сыном; он был Крестный Отец. И если бы отец Максима был жив, Максим принял бы Воробьеву братву. Вместо этого он мой.

Богдан вздыхает. — Не нужно рассказывать мне семейную историю, брат. Я знаю это так же хорошо, как и ты. Я просто никогда не думал, что у него хватит смелости выступить против тебя.

— Нам нужно отсеять его сторонников, — твердо говорю я. — Насколько я знаю Максима, он обязательно подкинет несколько крыс в свои ряды, прежде чем отделится сам.

Богдан выглядит обиженным. — Я провел тщательную проверку всех мужчин. Никто из тех, кто отчитывается передо мной, не колеблется.

Я смотрю на своего младшего брата. Он молодой, да. Но к тому времени, когда я достиг его возраста, я был вдвое безжалостнее и втрое проницательнее.

С другой стороны, я знал, что я собираюсь унаследовать. Богдану никогда не приходилось жить под таким давлением. Он не знает, каково это быть сформированным ею.

Сформированный им.

— А Олег?

Глаза Богдана расширяются. — Олег? Давай, Исаак. Он чист. Проверка ничего не показала.

— Ничего не значит, — говорю я. — Ублюдок что-то скрывает.

— Олег с нами уже много лет. Точнее, до того, как Максим сюда вернулся.

— Нематериально, — огрызаюсь я. — Он всегда был человеком Якова.

— А когда Яков умер, Олег пошел за твоим отцом, как и остальные наши люди. Исаак, ты ищешь демонов там, где их нет.

— Каждый год после смерти Якова Олег регулярно навещает Светлану в ее особняке на западе, — отмечаю я. — Подумай, младший брат. Иногда люди, которые способны на предательство, — это те, кого мы меньше всего подозреваем. Вот почему они могут сойти с рук.

Глаза Богдана бегают из стороны в сторону. Во многом он похож на Мать.

Умный, способный и выносливый. Но верность была укоренена в нас с тех пор, как мы научились ходить и говорить. Он еще достаточно молод, чтобы считать само собой разумеющимся, что наши мужчины принадлежат нам разумом, телом и духом.

Он не знает, как легко отравить разум человека.

В дверь резко стучат, но прежде чем я успеваю ответить, она распахивается.

— Что за… — рычу я, сердито поднимаясь на ноги. Никто не заходит в мое личное пространство без моего разрешения.

Но мои слова замирают у меня на губах в тот момент, когда я вижу Влада.

Он бледный. Призрачная даль в его глазах красноречивее всего, что он мог сказать прямо сейчас.

— Это отец? — Я спрашиваю.

Влад кивает.

Мы с Богданом сразу выбегаем в дверь.

Комнаты нашего отца расположены на втором этаже и выходят окнами в сад. Я ворвался в дверь первым, а Богдан следовал за мной по пятам.

Детали такие же, как и всегда. Высокие сводчатые потолки. Огромные окна с панорамным видом на город. На стенах висят позолоченные портреты прежних донов Братвы с суровыми лицами.

Но середина сцены болезненно сырая и новая.

Наша мать сидит на краю его кровати, ее лицо отвернуто от нас.

Ее плечи сгорблены, руки сплетены вместе, как будто она уже в трауре.

А за ней… — Отец, — мрачно говорю я.

Моя мать встает с кровати и отступает назад, чтобы мы вдвоем могли обойти отца. Он лежит, опершись на гору подушек. Впервые я помню, он выглядит маленьким. Не седой воин, десятилетиями возглавлявший Братву. Но слабый старик, сражаясь в битве, он не может победить.

— Мои сыновья, — бормочет он хриплым и слабым голосом. Он пытается добавить что-то еще, но его слова подводят его.

Его кожа стала серой. В уголках рта пятна крови. Даже его глаза кажутся маленькими, слезящимися, налитыми кровью от усталости.

— Где Андрей? — Я гневаюсь, поворачиваясь к двери, где два стражника стоят, как немые статуи. — Позовите этого гребаного доктора. Почему его нет здесь?

— Его позвали, — говорит мне мама. — Но…

— К черту доктора, — кашляет отец. Слюна и кровь летят изо рта и пачкают белое одеяло, натянутое на вздутый живот. — Я не доживу до следующего солнца… рассвета… — Я все замечаю. Белки маминых костяшек пальцев там, где она цепляется за манжеты своего кашемирового кардигана. Покорный обморок у папы на плечах.

Запах смерти в воздухе.

Папа снова начинает говорить. Мне приходится наклониться вперед, чтобы уловить его слова.

— …Он сделал это… Я не думал… Я никогда не думал… у него были яйца…

— Папа? — спрашивает Богдан. — О ком ты говоришь?"

— Этот ублюдок… мой родной племянник… Максим.

Мы с Богданом переглядываемся у смертного одра нашего отца. Он говорит то, что я думаю?

— Это не гребаная… гребаная монета… совпадение… что я умираю так же… так же… как и он.

Я чувствую, как воздух в комнате меняется. Раньше это было похоронно. Угнетающе.

Теперь между Богданом и мной просачивается нарастающая ярость.

Если то, что он говорит, правда, то я веду не только войну против своего двоюродного брата Максима.

Это чертов Армагеддон.

— Отец, отдохни сейчас, — говорю я отцу. — Андрей скоро будет.

Он качает головой. — Он… он убивает… — Он снова кашляет. Выходит больше крови. Гуще. Противнее.

Моя мать щелкает пальцами, призывая служанок, но он издает лай, от которого она замирает.

— Оставь это, женщина, — говорит он сильным голосом, когда обращается к ней. — Это, блять, не… важ-важно… — я оглядываюсь на мать.

Как обычно, нет ни одной лишней прически. Единственным недостатком ее внешности являются брызги крови на передней части кардигана.

С каменным лицом она кивает мне. — Я оставлю вас обоих попрощаться с отцом.

Затем она выходит, уверенный цоканье ее каблуков стучит по деревянному полу, как быстро развивающаяся панихида.

Когда я поворачиваюсь к отцу, он смотрит на дверь налитыми кровью глазами. Я чувствую, как Богдан подходит ко мне. Он становится на колени перед кроватью, рядом с Отец, и наклоняется.

— Это не конец, папа.

Отец легонько шлепает Богдана по лицу. Жест более нежный, чем все, что он когда-либо делал раньше.

— Ты, — хрипит он. — Стань сильнее. И прими реальность, вместо того, чтобы… бежать от… нее.

Затем он отталкивает лицо Богдана в явном знаке увольнения. Наказанный, Богдан отодвигается в сторону и позволяет мне приблизиться на дюйм.

Я не преклоняю колени, как он. Вместо этого я стою у постели умирающего отца и смотрю на него сверху вниз.

Он смотрел на меня свысока всю мою жизнь.

Но в последние минуты я смотрю на него сверху вниз.

Забавно, каким диким может быть конец круга.

— Я знаю, — вздыхает он. – Я заслужил твою… х…ненависть. Но это было… необходимо… сделать тебя… сильным… сильным.

Я смотрю вниз на линию аккуратных серебряных шрамов на моем правом предплечье.

Всего тридцать семь. По одному за каждый урок, который я не усвоил.

— Любовь не имеет значения, — говорю я ему. — Moye uvazheniye I moya predannost’.

Моё уважение и моя преданность.

Отец кивает, его затуманенные глаза светятся чем-то подозрительно похожим на гордость.

Затем мы с Богданом отступаем и наблюдаем, как умирает наш отец.

***

Когда я выхожу из его комнаты, люди отца стоят в ряд, склонив головы в знак уважения.

Нет, не его люди.

Уже нет.

Теперь они мои.