- Смотрите, смотрите - жертва!.. - опять закричала она.

Впрочем, ее крик уже не трогал меня, автобус остановился, и я, не мешкая, спрыгнул на тротуар.

- Смотрите, жертва, насильничья жертва! - вновь, как бы наотмашь, хлестанула она по спине (кто-то услужливо открыл окно, помог глупой женщине высунуться прямо на улицу).

Я резко свернул за киоск и немного подождал, пока автобус отойдет. Потом пошел по пустырю мимо строящегося здания местного телевидения (ходить через ямы и котлованы было мало желающих). В последнее время, пусть ненароком, меня довольно-таки часто оскорбляли, и я даже обрадовался, что деньги кончились, теперь придется реже появляться на улице.

В феврале я очень много работал и понял, что работа - это крепость, которая помогает одолеть любые невзгоды. Чтобы днем лишний раз не появляться на улице, я писал стихи и пьесы ночью, а днем отсыпался. Такой распорядок выполнял неукоснительно. Мне очень нравился этот распорядок, пока наконец не начались галлюцинации, которые, кстати сказать, поначалу забавляли. Да-да, засмотришься на столешницу, и вдруг из ее недр, словно на скатерти-самобранке, являются взору большие тарелки с горячими блюдами. Тут тебе и домашние щи, и дымящаяся в томатном соусе баранина с листочками сочной зеленой петрушки, и, конечно, кофе со сливками. Но самой лучшей частью моих галлюцинаций всегда была свадьба - наша с Розочкой. Да-да, это были самые восхитительные минуты. Впрочем, обо всем этом вы уже знаете, и, чтобы не повторяться, поясню лишь некоторые тонкости.

Итак, на Сретение я подмел все хлебные крошки, все крупинки и все чаинки. В комнате не было ничего съестного, даже запахов их былого присутствия не было. В общем - ничего, кроме стеклянных банок, наполненных слабосоленой водой (рингеровским раствором собственного приготовления). Без ложной скромности скажу, что опыт голоданий меня многому научил, и я расходовал свои силы исключительно экономно. Ровно две недели, то есть до конца февраля (надеюсь, читатель помнит, что 1992 год был годом високосным), я пребывал в исключительно превосходном расположении духа. За ночь писал по нескольку стихотворений или одно действие пьесы, а если брался за перепечатку своих произведений, то обычной моей нормой было пятьдесят страниц. Фантастическая работоспособность прерывалась только галлюцинациями, которые, кстати, разнообразили мою жизнь. Я даже к ним подготавливался (но и об этом я уже рассказал в начале повествования).

Словом, весь февраль и начало марта меня не покидало превосходное настроение. Но где-то с шестого на седьмое, а потом с седьмого на восьмое и так далее меня стал преследовать словно бы злой рок. Только я воображу себя знатным англичанином, уже и инкрустированные часы на цепочке, украшенной бриллиантами, достану, и вдруг все комкалось; вместо нашей с Розочкой свадьбы - десять подносов на моем столе, и на каждом вплотную по пять больших тарелок дымящейся баранины в томатном соусе, баранины, посыпанной листочками сочной зеленой петрушки. Впрочем, что особенного в баранине, посыпанной петрушкой? Вот никелированные шарики - это да-а!

Дело в том, что в детстве, когда я уже был большеньким, мне довелось проглотить довольно-таки увесистый металлический шарик. Как сейчас помню, стою возле маминой кровати и двумя руками откручиваю его от одного из прутьев спинки. Шарик был не очень большим, но очень тяжелым. Потом, когда я уже учился в десятом классе, узнал, что все шарики на кровати отец залил свинцом, чтобы они не откручивались. Но один из них я все-таки открутил. Открутил, стою, рассматриваю и вдруг слышу, мама в сенях звякнула ведром подоила корову. Я быстренько шарик в рот, продолжаю стоять. А он, шарик, как-то очень легко перемещается во рту и клацает о зубы, да так громко - я замер. Мама вошла: что делаешь? Говорю: ничего. И как-то ненароком зацепил шарик, он с языка бульк в пищевод, холодненький покатился прямо в желудок. Я даже тяжесть ощутил - как будто пообедал и наелся. Я потом долго никакой твердой пищи не употреблял - пил молоко и воду. Мама все удивлялась и даже беспокоилась: почему я ничего не ем?! Я думаю, что именно тогда поджелудочная... стала реагировать на вес твердой пищи. Естественно, что после голоданий эта реакция обострялась и я просто вынужден был следить не столько за калориями и протеинами в рационе, сколько за весом грубого продукта.

Девятого марта я проснулся от нестерпимого желания поесть. В какую сторону ни посмотрю - раскачиваясь с боку на бок, мягко парашютируют длинные серебряные тарелки с дымящейся бараниной, приправленной листочками зеленой петрушки. Сидя на постели, я попытался одну из пролетающих тарелок поймать не тут-то было, мои пальцы прошли сквозь баранину.

- Галлюцинация, мираж, - сказал я вслух потому, что галлюцинации начинались без моей на то воли, так сказать, спонтанно.

Прикрыв глаза рукой, я слез с кровати и на ощупь нашел на подоконнике банку с рингеровским раствором. Я пил, не открывая глаз, а когда открыл мираж исчез. Однако есть захотелось с еще большей силой. В Евангелии от Матфея сказано, что Иисус был возведен Духом в пустыню для искушения от диавола и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал, то есть ощутил голод. В отличие от Иисуса, я постился двадцать дней и двадцать ночей и взалкал девятого марта, как раз в первый день Великого поста.

Желание поесть было настолько сильным, что мне стоило волевого усилия подавить соблазн и не похитить на общественной кухне чью-нибудь кастрюльку с недоварившейся кашей.

"Никогда, ни в коем случае!" - мысленно приказал себе и стал быстро одеваться. Решение идти к Двуносому созрело мгновенно. В свое время за мое четверостишие, воспевающее жизненный потенциал "Свинячьей лужи", он обещал обеспечивать меня бесплатным пивом - пришло время удостовериться. Уже выходя, взял папку со стихами, вспомнился наказ Розочки - не стесняться продавать свои произведения (она называла их "нетленками").

ГЛАВА 27

Когда я спросил пассажиров, где мне выйти, чтобы оказаться поближе к строящемуся кинотеатру, многие в автобусе посмотрели на меня с нескрываемой подозрительностью, а некоторые рассеянно и отвлеченно, так, словно бы не услышали вопроса. В некотором смысле это был глас вопиющего... Мне никто не ответил. Тогда на замерзшем стекле я продышал пятнышко и, не отрываясь, следил за проплывающими домами, стараясь угадать, где мы. (Шофер не только не объявлял остановки, но и забывал на них останавливаться, так что выходившие стучали ему в окошечко.) Во всем чувствовалось какое-то всеобщее неуважение, беспредел - шофер не объявлял остановки, но и не требовал платы за проезд. Да и что требовать? Пять копеек?! Смехотворная цена, в ежедневном безудержном росте цен почти равная нулю. Разумеется, все ехали без билетов, а если едешь без билета - ни на какой сервис не рассчитываешь, точнее, рассчитываешь на соответствующий. Впрочем, за два месяца творческой работы или (что одно и то же) добровольного домашнего заточения я до того отстал от жизни, что пришел в ужас, когда на очередной стук в окошко водитель нагло сообщил, что на остановке "По требованию" он лично никогда не останавливается, и в довершение через микрофон так грязно обругал пассажира (пожилого человека), что я не выдержал, протиснулся к окошку и возмущенно закричал:

- Я требую сатисфакции, вы оскорбили не одного пассажира, вы оскорбили всех! Я требую!..

Автобус резко затормозил, я едва удержался за поручни. Водитель заглушил мотор и, не глядя в мою сторону, открыл двери и объявил, что никуда не поедет (с места не сдвинется), пока дебошир, то есть я, не покинет салон.

Всякому из нас приходилось слышать анекдоты из серии "сверхнаглость" это был один из них. Однако мне было не до смеха. Возмущенный, я окинул взглядом пассажиров, мол, посмотрите, каков нахал?! Я ждал поддержки, более того, весь опыт моей жизни подсказывал, что в данной ситуации она, поддержка, просто неизбежна, я, так сказать, обречен на нее. Увы! В ответ большинство пассажиров даже не посмотрело на меня, а те, что посмотрели - с нескрываемым раздражением, словно не водитель оскорбил их, а я.