Начальником перевозок оказалась молодая особа, очень похожая на стюардессу. В темно-синем костюме и белой кофте, стройная и подтянутая, она излучала такую уверенность в себе, что это показалось мне даже неприличным. Поначалу я принял ее за официантку из привокзального ресторана. Тем более она стояла у окна, а за столом, над какой-то бухгалтерской книгой, сидел совершенно лысый и начальнически озабоченный моложавый мужчина.

- Мне тут должны были оставить весточку, - сказал я и, чувствуя, что молодая особа бесцеремонно разглядывает меня, натянул бельевые шнуры и петли, чтобы посильнее прижать к спине горбатящийся комок капюшона.

- Вот, полюбуйтесь, типичный теплотрассник, перебравшийся на зиму к нам, - представила она меня, словно давнего знакомого, и уже мне (устало, точно не единожды беседовала со мной) сказала: - Хоть бы вещмешок снимал, когда заходишь в кабинет, ведь в нем же нет ничего, кроме грязного рванья и блох.

- Надо проверить, может, там у него самородки золота? - ухмыляясь, съязвил лысый и встал из-за стола.

Я замер, весь превратился в ожидание, как натянутая струна. В нашем городке еще и сейчас бомжей называют теплотрассниками. Но не это задело... Я мгновенно представил, как лысый, язвительно ухмыляясь, начнет рыться в капюшоне, в грязной сырой подушке, сбившейся в комок, а молодая особа, не скрывая отвращения, скажет: ну, что я говорила?!

- Вы не имеете права... Я никогда не был теплотрассником! Я - поэт! сказал с вызовом и почувствовал, что внутри словно сорвался крючочек - я полетел в пропасть.

Невесомость падения вызывала тошноту - я никогда прежде не говорил, что я - поэт. Для меня это было равносильно заявлению: я красивый, и не просто красивый, а красивее любого Героя Советского Союза. Разумеется, меня называли поэтом и даже Поэтом-Летописцем, но чтобы сам - такого еще не бывало.

И вот на вокзале, стоя перед неизвестными людьми в своей незамысловатой, но теперь уже по-особому дорогой крылатке, я сорвался в пропасть. Самую бездонную и самую гнусную, потому что, утратив нравственную точку отсчета, почувствовал себя неуязвимым. Более того, с каждой секундой моя неуязвимость возрастала прямо пропорционально ускорению свободного падения. Единственное, что досаждало, - тошнота и еще как бы запекшаяся мысль: поменял шило на мыло.

Дальнейшие подробности неинтересны и даже скучны. В ответ на мое заявление молодая особа сказала, что если я - поэт, то она - английская королева. А лысый, встав из-за стола и квалифицированно оттеснив меня от двери, попросил считать его начальником милиции. Он довольно строго потребовал документы, удостоверяющие мою личность, и, если бы не диплом литературного работника, который по старой памяти я все еще носил во внутреннем кармане пиджака, вполне возможно, что Новый год пришлось бы мне встречать в камере предварительного заключения.

Диплом произвел сильное впечатление. Начальница вдруг вспомнила, что знает поэта Слезкина - читала стихотворение в газете, в которой была опубликована и ее заметка о нарушениях оформления перевозок. Попросила, как говорится, сменив гнев на милость, чтобы я прочитал какое-нибудь свое стихотворение. При этом она так откровенно кокетничала, что лысый даже обиделся на меня. Стал придираться: откуда я знаю старшину, почему именно его вагон потеряли, а вместо него отправили товарный, загруженный медью?.. Странные вопросы, не по адресу. Начальница вступилась за меня и так и сказала:

- А он-то здесь при чем?!

Она вытащила из шкафа тяжелый сверток, крест-накрест перетянутый капроновой бечевой, и прочла:

- Клорнету Оболенскому от...

Выдержала довольно-таки продолжительную паузу, пока я не сообразил:

- От ефрейтора Голицына.

Начальница засмеялась - совпадает! А она уж думала, что старшина совсем того... Весело постучала по шкафу и объявила лысому, что, как ни странно, от моей забавной одежды веет не куревом, как от некоторых, а - ароматом фиалок.

В знак благодарности я прочел экспромт "Наш путь все уже, уже, уже...", чем неожиданно для начальницы привел лысого в неописуемый восторг. Он не только простил мне "аромат фиалок", но даже пожал мою руку. В ответ начальница посмотрела на него с веселым сожалением: мол, кому что!

В общежитие вернулся на автобусе и, наверное, позабыл бы и о начальнице, и о лысом, если бы не еще одна встреча с ними, которая, как понимаю сейчас, оказалась судьбоносной...

ГЛАВА 23

Старшина оставил мне бесценный клад - девять банок тушенки. По тем временам подарок неслыханно щедрый. Но более всего меня тронуло его послание, написанное химическим карандашом на плотном клочке бумаги, оторванном от мешка, которое я прочел уже в общежитии.

"Дорогой кронштейн Оболенский, - писал он, - возьми паек, как подарок тебе на Новый год! Ты в нужное время был в нужном месте и спас меня. Теперь буду жить потому, что, встретив тебя, убедился: жить с пользой для нуждающихся можно в самом затрапезном виде. Главное - не хмуреть. До встречи, брательник, ищи меня в Книге рекордов Гиннесса. Жму руку, твой ефрейтор Голицын - не хмурей!"

Незамысловатое и даже как будто глупое послание старшины. Его девять банок тушенки, на окрайках не отертые от солидола, поразили меня так сильно, что с призывами "не хмуреть!" я уткнулся в подушку, как красная девица.

Это не был горестный плач от невыносимой утраты или невысказанной обиды. Нет, нет и еще раз - нет. Я плакал от радости и умиления своей нужностью, о которой раньше даже не подозревал.

Если я кому-то помог, не помогая, то скольким могу помочь, если это поставлю своей целью?! Именно в эту минуту я по-настоящему понял Розочку и по-настоящему простил ее. Я плакал от необъяснимого везения, которое всякий раз, когда я оступался и допускал непростительную ошибку, приходило на помощь и указывало единственно верный путь. Вот и сейчас: жить с пользой для нуждающихся - вошло в меня, словно глас свыше. И я, как и всякий православный на моем месте, тут же покаялся, что давненько уже не был в церкви, и тут же пообещал Всевышнему, что еще до Рождества побываю и непременно причащусь Святых Тайн.

Любой мало-мальски верующий, вспомнивший о Боге, никогда не скажет в сердце своем: мол, с такого-то числа начну делать людям добро. Напротив, он постарается приблизить время и уже с той секунды, что вспомнил, будет искать случая для доброделания. Я не был исключением и воистину испытал великую радость уже от одной только мысли, что могу воспользоваться подарком старшины прямо по назначению и облагодетельствовать им весьма многих.

Вначале постучал в комнату к своим, так сказать, доброхотам. Никто не ответил. Потом в ближайшие двери - тоже молчание. Оказалось, что большинство жильцов уехали на праздники к родителям - остались совсем уж одинокие или связанные необходимостью по работе. (Что же касается компании Двуносого, то они уже давно не жили в общежитии и заходили лишь изредка, чтобы оплатить комнату. Мне сказали, у них есть огромное подвальное помещение в самом центре города, которое они используют и под склад, и под жилье.)

Разузнав обстановку, сложил всю, что была, тушенку в сетку (от первого визита к старшине оставалась еще одна банка) и прежде всего постучал к соседке напротив.

Она открыла мгновенно и так же мгновенно захлопнула. Только и успел заметить мелькнувшую вязаную кофту шахматного цвета.

- Чего тебе надо? - сердито спросила из-за двери.

- Разрешите поздравить вас с ?Артуром с Новым годом, - сказал я как можно ласковее. - Прошу принять от меня небольшой презент.

- Катись отсюда - презент! - крикнула она раздраженно.

Конечно, с ее стороны это была несправедливая грубость, но и ее в общем-то можно было понять. Я растерялся, не зная, что делать.

- Еще раз говорю - уходи! ?Артура нет, он в деревне у бабушки!

Помолчав, вдруг поинтересовалась, что за презент.

- Банка тушенки, - сказал я.

Соседка стала выяснять, какой тушенки, говяжьей или свиной. На мой ответ, что не знаю, банка без этикетки, чуть-чуть приоткрыла дверь, по локоть выпростала руку - давай!