- Зайка наша! - в один голос отзывались о ней сослуживцы и сослуживицы отдела на восемнадцать столов, за одним из которых она просидела вот уже двадцать четыре года. Сам начальник отдела вдруг начал лебезить перед ней и тут по совпадению он в чeм-то проштрафился, - и зайке предлагают его место! Раньше с ней от одного перепугу истерика случилась бы (потому что зайки произошли от женщин очень трепетных - до душевной судороги иногда!), а тут спокойно поднялась, приказала перетащить за собой бумаги и вещи - и вошла в кабинет начальника, и села там, будто весь век сидела. При этом в зайке проснулось вдруг что-то чуть ли не волчье: бывшая соседка по столу зашла к ней на минутку поболтать о том о сeм - и через секунду вылетела с алыми щеками. Полдня она молчала, а потом молвила заикаясь:

- Приказали... записаться на приeм... на вторник... через неделю...

Впрочем, отходчивая зайка не помнила зла - и в тот ж день к вечеру утешила зарвавшуюся бывшую товарку свою: проходя мимо, потрепала за ушко и спросила по-доброму:

- Работаем?

И та, осчастливленная, вспыхнула ярче прежнего - и долго с горделивостью посматривала окрест.

Во всех сферах зайки приобрели невиданный доселе авторитет. Они становились директорами инвестиционных банков, страховых компаний, они оказались во главе супермаркетов, газет, телевизионных объединений, правительственных учреждений и подразделений. Советниками очень больших политических деятелей были - зайки.

Песенка неистовствовала на просторах нашей Родины, зайки процветали. Со сказочной быстротой они меняли машины, мужей, строили квартиры и коттеджи. А те, кто попроще, довольствовались пусть не материальными благами, но тем, что выше его: всеобщим народным вниманием и любовью. Продавщица какая-нибудь в глухом селе Паршивино, торговавшая всю жизнь каменными несъедобными пряниками, керосиновыми лампами и резиновыми сапогами, продавщица, которую сопливый тридцатилетний директор совхоза, в сыновья ей годящийся, Любкой звал, продавщица, муж которой, Степан, бил еe, пьяный, коромыслом (правда, и она его, трезвого, коромыслом охаживала мстя), - эта продавщица под звуки песни вдруг так приосанилась, что на вошедшего в магазин директора гаркнула:

- Ноги! Не в свинарник входишь! - с тем, чтобы он грязь на крыльце счистил.

И он воротился на крыльцо, счистил комья грязи с кирзачей и, войдя вторично, сказал:

- Что делать, Любовь Григорьевна, у нас ведь, мягко выражаясь, провинция и отсутствие полного бескультурья! - и совершенно новыми глазами посмотрел в еe серенькие очи, блистающие средь бугров веснушчатых щeк.

И вот он уже жалуется, лeжа головой на сладкой груди Любови Григорьевны, на свою постылую административную жизнь и на непонимание, а она тихо плачет от счастья и от стыда за поздний свой грех, жалея и директора, и себя, и мужа своего, Степана, который один сейчас, бедолага, дрыхнет небось поперeк постели, пьяный, не сняв, курвец, своих засаленных механизаторских штанов.

И вдруг - не стало песни.

Как и не было еe!

Время от времени - чу! - вроде опять звучит, но тут же обрывается, словно чья-то неведомая рука переключает звук на другой.

Кончилось время заек.

В считанные дни постарели они на десять лет.

Директор наслал на Любку-продавщицу сельскую общественную ревизию, Любка, предчувствуя беду, всех голым матом крыла.

Зайка из начальственного кабинета переехала обратно за свой стол (а соседка еe - вот добрая русская женская душа! - не гвоздь ей в стул воткнула, а в стаканчик - цветочек, и они обе, обнявшись, заплакали).

И не только крушение частных судеб произошло. Рушиться стали созданные руками заек фирмы, банки, газеты и телекомпании.

Всe произошло так быстро, что некоторые проморгали этот тип, это явление, не успев его отметить в своeм сознании.

Это и побудило меня данный тип зафиксировать, вкратце описать - не для поучения какого-то или назидания, а для полноты историческо-художественного полотна, создаваемого мной, - хоть и напоминает оно лоскутное одеяло.

Зайки кончились.

Но долго, долго ещe было: вдруг иная женщина подопрeт кулачком рыхлый подбородок, посмотрит в хмурое осеннее окно, вспомнит, вздохнeт, уронит слезинку, а потом нальeт себе чаю - и пьeт его, хрустя карамелькой и отхлeбывая чай слегка дрожащими губами...

И. ИНТЕЛЛИГЕНТ

Любой, кто взялся бы за составление подобной энциклопедии характернейших типов русских оригиналов, украсивших нашу эпоху, без сомнения против буквы И написал бы восторженной рукой: ИНТЕЛЛИГЕНТ!

В самом деле, кто, если не он, - достояние нашей нации за последние чуть ли не полтора века?

Правда, писатель Даниил Гранин в конце, кажется, 1997 года печально пропел отходную Интеллигенту в газете "Известия". Не будет больше Интеллигента, сказал Гранин. Будет теперь, как у всех, - Интеллектуал.

Что ж, исчезновение грозит многим российским оригиналам, об этом и моя скромная энциклопедия свидетельствует.

Но тем не менее, когда ещe в тумане грезились все остальные буквенные пункты, я знал точно лишь одно: на букву И будет - Интеллигент.

И вот подошeл к этой букве - и...

Нет, здесь не тот казус, какой произошeл в случае с Гражданином: когда тип явно есть, а представителей оного - не сыскать. Тут наоборот: в кого из друзей и знакомых мысленно пальцем ни ткну - Интеллигент несомненный! - а начнeшь типизировать - и всe рассыпается, расползается по швам!

Крамольная мысль возникает: да был ли вообще этот тип, не выдумка ли это?

Начнeм с того, что каждый понимал и понимает его по-своему - да ещe в зависимости от времени.

До революции Интеллигент был почти адекватен Гражданину. Это то есть был человек общественного долга, образованный, несущий свои знания и умения в народ. Адвокат-демократ, литератор-либерал, сельская учительница, земский врач, "черты" которого узрел у советской интеллигенции упоминавшийся нами уже поэт А. А. Вознесенский (поэтически высказавшийся вообще по всем проблемам современности). Ну, и, хотите или нет, - революционер из дворян. Тот же Ленин - чем не интеллигент? Докажите, что нет!

Если ж у человека было образование, но он не желал сближаться с народом или, например, не хотел трудиться задарма, если любил он не прогрессивные журналы, а, грешным делом, оперу и даже иногда "Соколовский хор у "Яра"", под который славно после трудов праведных выпить и закусить солeненьким, то считался он, несмотря на прочие свои душевные качества, обывателем.

Но были ведь ещe и так называемые чеховские интеллигенты: ноющие, вялые, вечно безнадeжно и уныло влюблeнные и скептически относящиеся к общественному благу. Интеллигенты как бы второго сорта, по сравнению с активными, но ведь интеллигенты же!

В любом случае историческая роль и тех, и других неблаговидна: если первые устроили Октябрьский переворот, то вторые спокойно позволили это сделать. Вы скажете: а массы? Массы, да. Но: не искушайте малых сих! К тому же, заказчик всегда более виновен, чем исполнитель. (Оговорюсь: личное мнение автора, как физического и юридического лица, расходится с мнением его лирического героя, от лица которого ведeтся данное повествование. Автор считает, что заказчик всегда и во всeм - госпожа Мировая История.)

После революции Интеллигент надолго попал под государственное сомнение. Сперва, в эпоху учения о бесклассовом обществе, он слишком выделялся своими, сволочь такая, явно классовыми признаками и замашками. А потом, когда признали, что и при социализме классы есть, он оказался неполноценной прослойкой между рабочим классом и крестьянством.

Сперва вопросом, что есть Интеллигент, никто не задавался. Его просто или перевоспитывали, или уничтожали. Или чередовали первое со вторым: сначала перевоспитывали, а потом уж уничтожали. Ибо как волка ни корми...

Но потом ядерную советскую бомбу создали, потом советская ракета взлетела, потом "Ивана Денисовича" напечатали - и, хоть вскоре несколько осадили, но стали с тех пор с вынужденным уважением говорить: "наша советская интеллигенция".