ГЛАВА 4

Январь 1996 года

— Ты лгунья. — Слюна стекала с подбородка отца, когда он возвышался надо мной, а его глаза светились угрозой. Они были темно-карими, но из-за того, что зрачки расширились и поглотили радужку, казались черными. — Может, я и вырастил шлюху, но я отказываюсь растить лгунью. С кем ты была?

Я тянула вниз свой топик, одновременно пытаясь прикрыть засос волосами.

— Ни с кем, — соврала я. — Я допоздна работала в приюте.

Последняя часть была правдой.

Я допоздна работала в приюте и целовалась с Джесси, работником питомника, в женском туалете. Он был на десять лет старше меня и очень агрессивно целовался. Если бы я закрыла глаза и отключилась, то почти могла представить, что его губы принадлежат определенному отцу-одиночке лет тридцати пяти, от которого пахнет листьями плюща и сандаловым деревом.

— От тебя пахнет дешевым одеколоном. Ты путалась с каким-то парнем, — прорычал отец прямо мне в лицо. — Скажи мне правду.

Я не вздрогнула, не моргнула, встретившись взглядом с моим отвратительным донором спермы, у которого хватило наглости привести меня в мир, столь безжалостный и опустошающий душу.

Я оцепенела.

Оцепенела от невозможности сопротивляться бесконечному насилию. Мне хотелось убежать, исчезнуть, спрыгнуть с проклятого моста и позволить воде поглотить меня.

Все было бы гуманнее, чем он.

Скрестив руки на груди, я склонила голову набок и пристально посмотрела на него.

— Это правда, папа.

Его дикие глаза расширились от моей наглости.

А потом он обрушился на меня с силой урагана. От удара я отлетела назад и врезалась в стену. Боль пронзила мое тело, как обжигающее напоминание о хаосе, в который превратилась моя жизнь. Напоминание о том, что я не так уж и мертва внутри, как мне казалось.

Я пыталась устоять, глядя на него сквозь пелену слез. Его гнев надвигался, как буря, непредсказуемая и разрушительная. Комната казалась тесной, удушливой, а запах алкоголя от его дыхания висел в воздухе горьким послевкусием.

Меня наказывали за поцелуй.

За мгновение теплоты — то, чего я ни разу не получала от отца и не чувствовала от матери уже много лет.

— Ты считаешь, что лгать мне — это приемлемо?

— Ничего из этого неприемлемо, — сумела произнести я дрожащим, но решительным голосом. Правда была моим единственным союзником.

Он нахмурился, ища во мне признаки слабости, но в каждом моем слове сквозил вызов.

— Тебе нравится играть со мной? — Он усмехнулся. — Ты — отвратительный позор, как и твоя мать.

— Может, и так. — Я почувствовала металлический привкус крови на языке. — Ты вырастил меня на диете из побоев и жестокости. Если я и похожа на нее, то только потому, что это единственный пример, который у меня был. Поздравляю.

Его кулаки сжались, а лицо исказилось от гнева и разочарования. Он был муссоном, а я — несчастной душой, оказавшейся на пути. Раздутый пивной живот вздымался от силы его гнева, а мышцы напряглись под белой майкой без рукавов, испачканной жиром.

А потом, в новом приступе ярости, он снова занес руку.

Я должна была быть готова к этому.

Но никто и никогда не в состоянии подготовиться к своему уничтожению. В человеческих существах заложено стремление к победе и развитию, несмотря ни на что.

Отец дернул меня вперед за переднюю часть топа, а затем ударил тыльной стороной ладони с такой силой, что мои ноги оторвались от пола, и я отлетела назад, прямо на стеклянный кофейный столик.

Я закричала.

Я взвыла от острой боли ломающихся костей.

Мою кожу пронзили осколки, рука приняла на себя основную тяжесть падения. Мне хотелось убежать, найти дерево, свернуться калачиком под ним и умереть, как старому псу, наслаждающемуся своим последним вздохом. Но когда я покатилась по разбитому стеклу, умоляя ноги обрести равновесие, я знала, что у меня есть безопасное место, куда я могу уйти. Последний шанс вырваться из этого пепла, которым я постоянно задыхалась.

Скрежеща зубами от боли, я, пошатываясь, поднялась на ноги и прерывисто вдохнула. Внутри меня крепла решимость. Я не могла допустить, чтобы это стало моим концом.

Собрав остатки сил, я направилась к тусклому свету входной двери, мое избитое тело жаждало единственного дома, в котором можно найти убежище.

— Куда ты идешь? — кричал отец, преследуя меня. — Вернись!

Я побежала.

Распахнула дверь и выскользнула в снежный январский вечер, прижимая к себе сломанную руку и разбитое сердце. Свет фонарей вел меня вперед. Заманчивый соблазн безопасности и тепла управлял моими неуверенными шагами. Последние крики отца подтолкнули меня пройти оставшийся путь к тротуару, и я не оглянулась. Он не последовал за мной, потому что ему было все равно.

И за это я была ему бесконечно благодарна.

Спустя несколько минут я, дрожащая и избитая, оказалась на пороге дома Тары, слезы превратились в хрупкий лед на моих скулах.

Я позвонила в их дверь.

Божья коровка залаяла.

Я рухнула в тот момент, когда дверь распахнулась, и на пороге появилась моя пораженная и задохнувшаяся от ужаса лучшая подруга.

— Мама! — крикнула Тара через плечо, распахивая дверь и обхватывая меня руками. — Боже, что, черт возьми, произошло?

Я прижимала к себе сломанную руку, кровь заливала мне глаза.

— Он... ударил меня...

— Черт, Галс. — Тара выглядела шокированной.

Пока я рыдала, уткнувшись в ее пушистый голубой свитер, ткань пропитывали мои слезы и кровь. Я чувствовала себя ужасно. Тара и ее мама этого не заслуживали. Им не нужно было, чтобы я и моя жестокая семейная жизнь легли дополнительным грузом на их плечи.

А теперь еще и пушистый свитер Тары был испорчен.

— Боже мой!

Всхлипнув, я подняла голову и встретилась с полным ужаса взглядом мисс Стивенс.

— Галлея... что?.. — Она покачала головой, ее длинные каштановые волосы развевались на холодном ветру. — Садись в машину. Я отвезу тебя в больницу.

— Нет, — прохрипела я. — Я в порядке. Со мной все будет в порядке.

Это было не так.

Моя рука была сломана. Вероятно, нужны были штифты, чтобы правильно соединить раздробленные части.

Боль пронзала предплечье до вспышек перед глазами. Мое тело дрожало и раскачивалось, пока Тара прижимала меня к своей груди.

— Мама права. — Она погладила мои волосы, пропитанные кровью. — Тебе нужен врач. И ты поживешь у нас какое-то время. — Посмотрев на мать, она спросила: — Да, мама?

Мисс Стивенс сглотнула.

— Твой отец сделал это с тобой?

Я больше не могла лгать. Я была уверена, что они уже догадались об этом, благодаря всем моим загадочным синякам.

— Да. Он чудовище, и я никогда больше не хочу туда возвращаться.

Выражение ее лица ожесточилось.

— Этот сукин сын. Я звоню в полицию.

— Нет, пожалуйста. Он выместит все на мне. — Паника прокатилась по мне, усиливая мою мольбу. Если полиция вмешается, отец это так не оставит. Он найдет меня и покончит со мной раз и навсегда.

На самом деле я не хотела умирать. Надежда еще теплилась.

— Галлея, послушай меня. — Мать Тары опустилась на колени рядом со мной и нежно коснулась моего плеча. — Я забираю тебя. Я не позволю тебе больше и шагу ступить в тот дом, если у меня есть право голоса. Посмотри, что он с тобой сделал, милая.

В ее глазах стояли слезы.

И какая-то ужасная, извращенная часть меня наслаждалась ими.

Она беспокоилась обо мне.

Ей было не все равно, и это было приятное чувство. Почти достаточно хорошее, чтобы пересилить боль, пронизывающую мое сломанное тело.

Я позволила им отвезти меня в больницу.

Штифты мне не понадобились, но мне наложили розовый гипс, который Тара быстро подписала своим именем, украсив его сердечками.

Через несколько часов в больничную палату притащилась моя мама, ее лицо было изможденным и белым, как мел, а глаза блестели от выпитого алкоголя. Она протянула регистратору мою медицинскую карту, а затем присела у кровати, не в силах посмотреть мне в глаза.

— Мама. — Мои глаза умоляли ее увидеть меня. Увидеть меня по-настоящему.

Я так сильно ее любила.

Несмотря на то что она пренебрегала мной и безучастно наблюдала за жестоким отношением ко мне отца, я все равно любила ее. Она была моей матерью. И она не была злой, как он, просто она была не здесь. Она тоже была сломлена. Застыла где-то между равнодушием и невидимостью. Он вел себя с ней отвратительно, и я никогда не понимала, почему она оставалась с ним.

— Я говорила с Уитни Стивенс. — Мама почесала тыльную сторону руки, где на костяшках пальцев образовалась темная корочка. — Думаю, будет лучше, если ты останешься у нее на некоторое время. Тебе ведь скоро исполнится восемнадцать.

Нахмурившись, я посмотрела на маму, разглядывая ее тонкий нос, впалые щеки и светлые волосы, на тон светлее моих.

— Ты хочешь, чтобы я жила с ними?

— Я сказала — на некоторое время. Тебе там будет безопаснее.

— Ты... — Лавина слез застилала мне глаза, и я пыталась смахнуть их своим гипсом. — Ты избавляешься от меня.

— Не драматизируй, — проворчала она, устремив свой взгляд на колючие белые простыни. — Я пытаюсь защитить тебя. У твоего отца вспыльчивый характер. Это для твоего же блага.

— Но мы могли бы куда-нибудь уехать. Вместе. Ты и я. Это не обязательно должно быть так. Оставь его. Давай начнем все сначала.

Когда-то мы были близки. Я все еще цеплялась за угасающие воспоминания о том, как летала на качелях на детской площадке, наблюдая, как выпрямляются и сгибаются мои ноги, как теплый летний воздух целует мое лицо, а мама подталкивает меня сзади. Мне было пять или шесть лет, и она была всем моим миром. Я тоже была ее миром. Мы гуляли, ходили за продуктами, пекли печенье и читали сказки, пока звезды не становились моим ночником и не провожали меня к спокойному сну.

Это были дни, когда облака на небе казались мягкими, как подушки. Я с удовольствием их считала и придумывала, на кого они похожи. Тогда цвета еще прорывались сквозь монотонную пелену моей жизни. Птицы щебетали и выводили звонкие трели, а невинность и сказки побеждали все зло в мире.