Моя подготовка парамедика сработала, и я пересек переулок, опустившись на колени напротив нее и потянувшись к ее рукам.

— Эй, эй, тише. — Я пытался успокоить ее, мой голос был размеренным, а прикосновения нежными. — Галлея, послушай меня. Ты в безопасности. Ты не одна. Я здесь, рядом с тобой.

Каждый неровный вдох, казалось, не приносил облегчения, только еще больше разжигал панику. Слезы катились по ее щекам, а тело содрогалось.

Я вытянул и раскрыл ладони, безмолвно приглашая ее взять меня за руку.

— Почувствуй землю под собой. Почувствуй меня. — Сжав ее руки, я придвинулся ближе по грязному тротуару, переплетя наши пальцы. Она сжала ладони в ответ, и ее полный ужаса взгляд встретился с моим.

Я ничего не мог сделать, кроме как сохранять спокойствие и держать ее за руку, пока приступ не пройдет.

— Ты можешь сосредоточиться на моем голосе? — Я позволил ее ногтям впиться в тыльные стороны моих ладоней, в то время как камешки и осколки стекла вонзились в мои коленные чашечки.

Когда она кивнула, ее глаза расширились и наполнились слезами, я продолжил говорить, направляя ее с помощью успокаивающих дыхательных упражнений, которым научился во время своего медицинского прошлого. — Хорошо. У тебя все хорошо получается. Дыши медленно и глубоко. Вдох и выдох, вдох и выдох.

Грудная клетка Галлеи вздымалась при каждом напряженном вдохе, ее легкие хрипели, а взгляд был прикован к моему лицу. В ее глазах кружились призраки прошлого, оттенки серого, освещенные лунным светом.

— Вот и все. — Я медленно кивнул, поглаживая большим пальцем костяшки ее пальцев. — Я здесь. Я с тобой. — Я повторял свою мантру, сохраняя ободряющую улыбку и наблюдая за тем, как напряжение начинает спадать. Машины и прохожие с визгом проносились мимо переулка, рев моторов и смех были лишь фоновым шумом. Когда Галлея наконец сделала полный, наполняющий легкие вдох, она с резким криком упала вперед в мои объятия.

Я разжал наши пальцы и обнял ее, прижимая к себе. Вытянув ноги, я позволил ей заползти ко мне на колени, и мы сидели на асфальте, пока я гладил ее по волосам.

— Я сожалею, — заикаясь, пролепетала она, уткнувшись лицом в мою грудь. — Я сломлена.

— Ты не сломлена.

— Он сказал то, что обычно говорил мой отец... и я запаниковала. Он назвал меня ягненком. Это было похоже на обрыв нити. Как спусковой крючок. И это глупо и стыдно, и все, чего я хочу, — это быть нормальной, но я не могу избавиться от этого ужасного чувства беспомощности. — Ее слова слились воедино, превратившись в сплошную муку. — Куда бы я ни пошла, я вижу его, скрывающегося в тени. Каждый раз, когда мои мысли блуждают, я слышу его голос, чувствую прикосновение его кожаного ремня к своей коже. Мне всегда страшно. Я всегда бегу. Но я бегу по кругу, и это изматывает, и кажется бесконечным, а я просто хочу освободиться от этого.

Я обнял обеими ладонями ее лицо, вытирая слезы большими пальцами. Покрасневшие глаза смотрели на меня, помада и тушь размазались.

— Послушай меня. Когда тебя что-то ломает, ты собираешь осколки и создаешь себя заново. Может быть, с помощью швов и клея, но этого достаточно, чтобы продолжать жить. Никто не должен оставаться сломленным.

— Я не знаю, как с этим справляться. — Всхлипнула она сквозь дрожь. — И ты — последний человек, перед кем я должна распадаться на части.

— Может быть. — Я вытер ее мокрые щеки. — Но я единственный, кто оказался рядом.

Галлея уставилась на трещины в асфальте, напряжение в ее теле спало, дыхание пришло в норму.

— С тобой такое случается?

— Конечно.

— Я не могу этого представить, — прошептала она. — Ты сильный. Стойкий.

— Я человек. Такой же, как и ты. — Я отодвинулся, давая ей возможность прийти в себя. Разобраться в себе. — Я не подпускаю к себе людей. Если я кажусь сильным, то это потому, что я возвел вокруг себя стены. Это тоже не очень здорово. У меня крайне мало близких отношений, потому что большинство из них привели к душевной боли.

Она слизнула с губ слезы и снова посмотрела на меня.

— Я больше не хочу быть слабой.

— Ты не слабая. — Я снова потянулся к ее лицу, сжимая ее щеки еще крепче, чем раньше. — Поверь мне. Выбрось это дерьмо из головы.

— Это так. Ты только что стал свидетелем.

— Я стал свидетелем психологических последствий жестокого обращения в семье, — твердо сказал я, заставив ее посмотреть на меня. — Клянусь тебе, Галлея, ты не слабая. Ты выздоравливаешь. А выздоровление требует времени. Я буду рядом, если тебе нужно с кем-то поговорить.

Глаза Галлеи подернулись пеленой, она смотрела на меня, слезы блестели в свете уличного фонаря. Прерывисто вздохнув, она подняла руку и накрыла мою, ее прикосновение было мягким. Как нежная ласка.

Благодарность.

Она кивнула, впитывая мои слова, мою правду, и улыбнулась.

— Ты здесь, чтобы спасти меня?

Она задала мне тот же вопрос в доме Джея, в ту ночь, когда мы встретились, прижавшись спинами к выцветшему голубому дивану.

Ты здесь, чтобы спасти меня?

Наши глаза не отрывались друг от друга еще минуту, и теплое, сбивающее с толку чувство разлилось по моей крови. В тот момент я так ясно увидел ее. Ее боль, ее агонию. Ее непреодолимую потребность в силе. Ей нужен был кто-то рядом, кто боролся бы за нее. И Галлея была права — это не мог быть я.

Но я был прирожденным бойцом, и защищать было в моей природе. Оберегать. Я хотел превратить ее боль в упорство, в нечто достойное и похвальное.

Я хотел превратить ее в человека, способного постоять за себя.

Галлея сжала мою руку.

— Отвези меня домой, — сказала она и снова трогательно улыбнулась. Это смягчило мои острые углы. Пробралось внутрь, как назойливый захватчик.

Опасный. Смертоносный.

Пробило брешь в моей твердой решимости.

Встав, я протянул ладонь и кивнул, помогая ей подняться.

Помог ей встать на ноги.

И отвез ее домой.