Глава 1

Оливер

Я сидел в машине и, сжимая руль, смотрел на вход в магазин. Ладно, скорее сверлил его взглядом. Сверлил взглядом вход в магазин.

Но магазин не виноват. Нет, виноваты счастливые беззаботные люди, спокойно совершавшие покупки, пока я находился на грани очередной панической атаки. Втянув нижнюю губу между зубов, я неохотно потянулся к дверной ручке, но застонал, когда заметил, как дрожала рука и вернул ее на руль.

Почему это так чертовски трудно?

Это несправедливо.

Закрыв глаза и сделав глубокий вдох в попытке успокоиться, я осознал, что вот-вот разревусь, как ребенок. Очень хотелось топнуть ногой, но сдержался. Большинство людей не хотели бы видеть, как ребенок устраивает истерику на парковке продуктового магазина, не говоря уже о том, чтобы наблюдать, как истерику устраивает взрослый мужчина.

«Папочка был бы не против», — прошептал хитрый голос у меня в голове. — «Он бы строго отчитал тебя и отвел внутрь. И мог бы даже наказать тебя позже, если бы ты вел себя достаточно плохо. Если повезет, он бы отшлепал твою непослушную попку, а потом отправил бы стоять в угол, чтобы ты подумал над своим поведением».

Я застонал и уронил голову на руль. Румянец, вспыхнувший на моих щеках, не шел ни в какое сравнение с ощущением тесноты в джинсах от мысли о наказании Папочки. Я заерзал на сиденье, представляя, как Папочка стягивает с меня штаны, устраивает меня на коленях и, удерживая на месте, отвешивает шлепки. Как бы я ни умолял и ни плакал, он не остановился бы, пока не убедился, что я усвоил урок.

— Если бы у меня был Папочка, я бы вообще не закатывал истерик, — убеждал себя я, потому что это совершенно нормально. — Он бы обнял меня, успокоил, защитил и держал за руку в магазине.

И мой член стал еще тверже.

Я опустил взгляд и нахмурился на свою эрекцию.

— Ты совсем не помогаешь. Больше никаких разговоров про Папочку, пока ты не научишься вести себя на людях.

Несколько лет назад я совершенно случайно наткнулся на age play и почувствовал, как все внутри меня напряглось от нужды, совсем как тогда, когда впервые понял, что я гей.

Я улыбнулся, вспомнив вечеринку у бассейна Шейна Аллана в седьмом классе. Все мальчишки шептались у стола с закусками, обсуждая девочек и их купальники, я же не мог отвести глаз от Диего Монтоя с его золотистой загорелой кожей, непослушными темными волосами и темно-синими плавками, которые казались соблазнительными даже для двенадцатилетнего меня.

Тогда я от этого отмахнулся, понимая, что родители никогда не примут сына-гея. И так было сложно слушать мерзкие комментарии отца, когда по телевизору шло, цитирую, пидорское дерьмо, или видеть лояльное согласие матери. И я точно знал, что не выдержу, услышав это в свой адрес.

Ушло довольно много времени, но в итоге я научился не вздрагивать, когда отец начинал свои тирады. Это просто стало частью моей жизни, что приходилось терпеть, потому что, в конце концов, это не имело значения. Точнее я не мог придавать этому значения. У меня был план.

Шаг первый: держать рот на замке, пока мне не исполнится восемнадцать.

Шаг второй: как только я поступлю в колледж, найти свою настоящую семью, семью, которая приняла бы меня не вопреки тому, кем я был, а потому что они любили бы меня безоговорочно.

Шаг третий: как только буду финансово обеспечен, я решу, рассказывать ли моим родителям о моей сексуальной ориентации или нет.

Я все тешил надежду, что когда-нибудь в будущем, с возрастом, родители, возможно, смягчатся, ну или хотя бы проглотят слова, не желая терять из жизни единственного ребенка. Но вместо этого все рухнуло одним ничем не примечательным днем.

Устав скрываться и постоянно привирать, дабы прожить очередной день, я, сидя за обеденным столом, шепотом выложил все лучшему другу за завтраком. Эта картинка до сих пор всплывала в голове — резиновые блинчики с крошечным пакетиком сиропа, масло рядом с пакетиком 2% молока и банан, покрытый мелкими коричневыми пятнами от зрелости. Я до сих пор терпеть не могу блинчики. Да и мне всегда больше нравились вафли.

На первом уроке математики я сидел, испытывая невероятную легкость от того, что поделился хоть с кем-то секретом, и, не осознавая, как менялся вокруг меня мир. Люди заговорили. Поползли слухи.

Я представил, как одноклассники перегибались через парты, перешептываясь. Оливеру нравятся мальчики. Перед глазами всплыла картинка их телефонов в руках, быстро печатающих пальцев. Оливер гей. Оливер сосет член.

В течение дня я замечал на себе все больше косых взглядов, но не предал этому значения. Мой лучший друг не рассказал бы. Будучи абсолютно в этом уверенным, я игнорировал все знаки вокруг и становившийся все больше и тяжелее ком в животе. Не обращая внимания на хихиканье и пристальные взгляды в автобусе, я рванул по улице домой, в безопасность.

И только оказавшись у входной двери, я осознал, что что-то не так.

Машина отца стояла на подъездной дорожке.

Обычно он уходил с работы около пяти и приходил домой к шести. Я сразу понял, что кто-то умер.

Наивно, знаю, но это тогда казалось единственным разумным объяснением. Или единственным объяснением, которое я себе позволил.

В слепой панике я распахнул дверь, лихорадочно оглядываясь в поисках родителей. Мой отец стоял перед лестницей. Руки скрещены на груди, лицо красное от гнева и отвращения.

Он знает.

Сердце ушло в пятки, а перед глазами все поплыло черными пятнами, когда страх и адреналин затопили мое тело.

Он знает. Он знает. Он знает.

Это была единственная мысль в голове. Глянув правее, я уставился на семейные фотографии, украшавшие стену на лестнице. Разглядывал счастливые воспоминания из детства, когда он открыл рот и мой мир перевернулся. Не помню, что именно говорил отец, и, честно говоря, не хочу вспоминать. Порой некоторые вещи лучше закопать поглубже в памяти, и полные ненависти слова отца сыну входят в их число. Но я ясно помню, как отец указал на дверь и крикнул убираться и никогда не возвращаться, пока мать плакала в соседней комнате, повернувшись ко мне спиной.

И я ушел. Развернулся и ушел с поднятой головой из единственного известного мне дома с рюкзаком за спиной и в единственной на мне одежде. Дойдя в оцепенении до остановки, плюхнулся на скамейку. Мимо проезжали машины с улыбающимися людьми и счастливыми семьями, а я все думал, чем заслужил мою.

До сих пор не могу вспомнить, как принял это решение, но вдруг в руке оказался телефон, и я набрал номер единственного человека, кто мог помочь — тетя Милли.

Тогда мы редко виделись. Родители никогда не приглашали ее в гости, но я почему-то знал, что она все исправит. Старшая сестра матери, тетя Милли была полной противоположностью родителей: солнечная, заботливая, бесконечно оптимистичная с горячим сердцем, которое никогда не сдавалось. Она поможет. Точно. Больше у меня никого не было.

В ту секунду, когда услышал ее веселый голос, я потерял самообладание. Она успокоила меня настолько, чтобы добиться от меня объяснений. Тетя Милли прокляла моего отца и свою сестру, велела мне отправиться в безопасное место, где я мог дождаться ее, и бросила все, чтобы приехать за мной.

Пару часов спустя я сидел на пассажирском месте в ее машине и смотрел в окно, не замечая пролетающие мимо пейзажи, пока она говорила о том, как переделает ее студию для рукоделия в спальню для меня, в какую школу запишет до конца года, что будет на ужин.

Помню, как повернулся к ней и подумал, что она вела себя больше, как родитель, нежели мои отец с матерью. За один день у меня появился новый дом и новая семья. С того момента мы — я, тетя Милли, тетя Холли и их кот Блю — противостояли окружающему миру.

Это было еще одним открытием по приезду в новый дом. Соседка тети Милли оказалась ее женой — моей тетей Холли. Вероятно, мне следовало догадаться немного раньше, поскольку моя мать всегда подчеркивала их соседство, а отец всегда с отвращением поджимал губы, когда в разговоре упоминалось ее имя.

Тете Холли хватило одного взгляда и, цокнув языком, она притянула меня в невероятно крепкие объятия, уверяя, как рада меня видеть после всего, что рассказывала тетя Милли. С каждым ее словом моя обида на родителей росла, а я понимал, что из-за их отношений меня лишили их любящего присутствия.

По завершении школы тетя Холли предложила мне работу в ее книжном магазине до отъезда в колледж. Там я открыл для себя age play.

Я вернулся на лето домой и снова работал в «Бук-О-Раме» у Холли. В тот день было мало покупателей, так что решил разложить новые книги, которые только поступили.

Тетя Холли обожала наблюдать, как я раскладывал книги о сексе, ей нравилось видеть мой румянец, так что в тот раз решил расправиться с этим разделом пораньше и избежать смущения.

Как удовлетворить мужчину: 50 простых шагов.

Я быстро пролистал книжку, но ничего интереснее того, чему меня научил парень на первом курсе, не нашел.

Секс: полное руководство по позициям.

Все позиции явно были придуманы для гетеросексуальных пар, я отметил для себя пару интересных, поставил книгу на полку и перешел к следующей.

Следующая книга заставила меня нахмуриться. Тетя Холли явно перепутала разделы. На белой обложке красовались детские игрушки и бутылочки, кисточки и пустышки. Мне не пришло в голову прочитать название, прежде чем отправить ее назад в тележку и взять следующую книгу. Так она и лежала непритязательно, пока я расставлял книги, и осталась одна.

Взяв ее, я направился в отдел о развитии детей, на ходу открывая ее, чтобы понять, на какую полку лучше поставить. Но мои глаза округлились, а щеки вспыхнули при виде заголовка.

Это может быть сексуальным?

Я пробежался глазами по тексту, и в глаза бросились несколько незнакомых аббревиатур. ABDL. CGL. БДСМ. Учащенно дыша, я захлопнул книгу и огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что за мной никто не наблюдает. Возможно, я и не знал другие аббревиатуры, но я был чертовски уверен, что знал, что такое БДСМ.