Я должен смириться с этим, ради моей мамы. Она заслуживает того, чтобы рядом с ней была любящая семья, особенно сейчас.

Когда звенит звонок, я стою у двери и жду, пока все ученики выйдут один за другим. В руке я держу лист бумаги, содержащий вопросы, на которые Элоиза не смогла ответить на нашем последнем уроке. Хлопаю её бумагой по плечу, когда она проходит мимо, и с ошеломленным выражением в глазах она останавливается, слегка отодвигаясь в сторону, чтобы пропустить своих сверстников. Хейли тоже ждет, но, кажется, погружена в игру на своем мобильном телефоне.

— Работа, о которой ты просила, — говорю я Элоизе, слегка помахивая листком, чтобы привлечь её внимание.

Она слабо улыбается и берёт его, не колеблясь ни секунды.

— Спасибо. Я совсем забыла.

Конечно, забыла, бедняжка. Мгновение я пристально смотрю на неё, желая предложить... что-нибудь, чтобы улучшить её настроение. Хотел бы я, чтобы в моем разуме внезапно появилась хоть малейшая крупица мудрости, которая могла бы направить её в правильном направлении. Каким бы оно ни было.

— Приноси ответы, когда сможешь, спешить некуда, — тихо говорю я, внезапно чувствуя себя неловко, когда её зеленый взгляд пронзает мой собственный.

— Выполню это во время работы сегодня вечером и оставлю на следующем уроке. — Уверяет она, а я замечаю проблеск решимости в тени её радужек. — Ещё раз спасибо, мистер Прайс.

Киваю и машу ей рукой, как сделал бы это с любым другим учеником.

— Берегите себя, мисс Блэкбёрн.

Кажется, у неё перехватывает дыхание, и вижу, как её щеки слегка розовеют, прежде чем она наклоняет голову и выходит из класса. Хейли, не обращающая внимания на весь наш обмен репликами, быстро следует за ней, не отрывая глаз от телефона. Я остаюсь наедине с несколькими отставшими, гадая, из-за чего была такая реакция Элоизы.

***

Я сижу, примостившись у окна на подлокотнике дивана. Моя мама сейчас сидит в своем любимом кресле у маленького, открытого и незажженного камина, с куском ткани в одной руке и иглой в другой.

Решаю задать вопрос, который не давал мне покоя с сегодняшнего утреннего урока, надеясь, что выбор формулировки даст мне правильный ответ, не раскрывая слишком многого.

— Если бы ты узнала, что ученица из твоего класса беременна, что бы ты сделала?

Мама прекращает шить и удивленно моргает, её серебристые глаза встречаются с моими.

— Какой класс?

— Одиннадцатый класс, ей... семнадцать, я думаю.

Она хмурит брови. Рассеянно кладет иглу и ткань на каминную полку, поворачиваясь, чтобы посмотреть на меня с большим беспокойством.

— Это было бы не мое дело. Она уже не несовершеннолетняя, и, к сожалению, нет законов, согласно которым мы должны разговаривать с ней или её родителями, если только она не обратится непосредственно к тебе за советом.

Делаю долгий вдох и на мгновение потираю виски.

— Мне просто не нравится, как она отдалилась. Я видел её только вчера вечером и...

— Что?

И вот я сказал больше, чем должен.

— Её машина сломалась. Я помог ей. — Кратко объясняю и складываю руки между коленями. — Она была немного рассеяна, но не настолько, чтобы можно было подумать, что что-то настолько серьезное повлияло на неё. Я никогда раньше не был в такой ситуации, поэтому не уверен, как с этим справиться.

Моя мать разражается лающим смехом.

— Ты никогда раньше не сталкивался с подростковой беременностью?

— Нет, то есть, да, сталкивался. Просто никогда не был первым, кто узнает об этом.

Она глубоко вдыхает и выдыхает, прежде чем облокотиться на спинку стула.

— Единственное, что ты можешь сделать на данный момент, это не лезть не в свое дело. Следи за её психическим состоянием и общим состоянием здоровья. Найди подход к ней, если сможешь. Дай ей знать, что она не одна.

Я киваю, признавая, что сейчас это лучший курс действий.

— Просто мне так жаль бедняжку.

— Как и всем нам, но не тебе просвещать её в этой области.

Мне ли не знать.

В том, чтобы быть учителем мужчиной есть так много нелепых ограничений.

Элоиза

Когда работа заканчивается и я наконец вхожу в свой дом, то сразу же слышу рыдания, доносящиеся из кухни. Они прекращаются, когда я хлопаю дверью, чтобы уведомить о своем прибытии.

Я не осмеливаюсь пойти к маме прямо сейчас. Никогда не знаю, что сказать, когда она и мой отец переживают свои трудные времена. Они всегда мирятся, но на этот раз… не знаю… просто всё кажется таким печальным и безнадежным. Я никогда не видела их такими отдаленными, меня тошнит от того, что большинство их споров касаются меня, моего благополучия и того, получаю ли я достаточно внимания.

Я в порядке! Мне было бы лучше, если бы они перестали игнорировать друг друга, а затем кричать друг на друга, когда находятся в одной комнате.

Часть меня чувствует, что это моя вина. Со времен «темных дней», они были не в себе. Папа винит маму в том, как я себя вела, а мама винит папу, но ни один из них не винит меня. Это моя вина. Я говорила это множество раз, но они никогда не слушают. Я могла сказать «нет» и остаться дома, но я этого не сделала. Они не отталкивали меня.

На самом деле не было никакой причины для моего поведения, кроме той, что мой отец может быть очень контролирующим. К пятнадцати годам я почувствовала, что на самом деле не живу как обычный подросток. Ему нравится знать, где я нахожусь, куда я хожу и с кем. Мне семнадцать, а мой комендантский час — в десять, если только не договорилась о чем-то заранее с его разрешения. Знаю, это не звучит чрезмерным, но в то время я чувствовала, что так оно и было, и, полагаю, это заставило меня пуститься во все тяжкие. Я много пила, тусовалась с парнями… Я потеряла девственность на заднем сиденье машины за старым амбаром.

Мои воспоминания возвращаются к Джастину, который уехал вскоре после той ночи. Нежно улыбаюсь при мысли о нем. Моя первая влюбленность, мой первый настоящий поцелуй и мой первый неловкий сексуальный опыт. Жаль, что он уехал. Наверное, мне стоит как-нибудь позвонить ему, узнать, как у него дела. Мы оба обещали поддерживать связь, но так этого и не сделали. Я была слишком занята вечеринками и выпивкой, а он переехал за много миль отсюда.

Серьезно думаю, что я просто предлог для своих родителей. Словно им обоим нужно что-то, что могло бы их разлучить, а теперь я официально являюсь этим чем-то.

Как будто у меня недостаточно забот, чтобы еще внезапно оказаться виноватой в провале брака моих родителей.

Оказавшись в своей комнате, включаю ноутбук и открываю несколько чатов, хотя мое обычное счастливое и жизнерадостное «я» решает спрятаться под кроватью в другом доме и в другой стране. Я не нахожу никакой радости в том, чтобы слушать, как мои друзья обсуждают вечеринку в выходные. Какой в этом теперь смысл?

Это депрессия? У меня депрессия? Или я наконец-то взрослею?

Если это последнее, то сомневаюсь, что я первая, кто сказал, что взросление — отстой. Полностью понимаю, почему Питер Пэн улетел в Неверленд. Думаю, я упустила свой шанс, чтобы присоединиться к нему. Во-первых, я не блондинка, во-вторых, меня зовут не Венди, и, в-третьих, я почти классифицируюсь, как взрослая.

Вздох.