ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

МАЛЬЧИК

Шоколадные батончики, которые дала женщина, были гадкими на вкус, словно кто-то обмакнул их в лекарство. Откусив один кусочек, Майлз спрятал остатки под рюкзак, чтобы женщина их не увидела, прежде чем попытался открыть орехи. Пакетик было трудно разорвать; он сильно дернул за оба конца, надеясь порвать его, но ничего не вышло. Тогда он поместил уголок полиэтилена в рот и начал жевать край. Маленькие кусочки отрывались и он сплевывал их на пол, пока не образовалась дыра, достаточно большая, чтобы вытряхнуть несколько орешков. Заталкивая их в рот, как белка, набил одну сторону щек и принялся жевать.

Кто-то там переговаривался. Голоса были приглушенными, как у мамы с папой, когда те находились в спальне за закрытой дверью. Только представьте, какова будет их реакция на этот факт: Майлз целый день один и не вляпался в неприятности. Мама, может, и запсихует, что он рисовал на листах, но зато появилось много новых рисунков, которые мальчик мог ей показать. Он даже нарисовал сердечки и цветы, хотя и не любил эти штуковины, но только для нее, чтобы она заулыбалась. И он расскажет папе о том, как у Лягушонка погас свет в брюшке, а он остался в темноте совсем один, и даже не разрыдался. Ни единой слезинки. Это, конечно, не совсем правда, но папа загордиться им.

Голоса за дверью стали громче, словно они ссорились. Мальчик надеялся, что женщина не слишком разгневается и не забудет, что он здесь.

Он сделал еще один глоток воды, но не стал пить слишком много, вдруг снова придется тащиться. По крайней мере, теперь свет был включен. Он посмотрел в угол, где стояли коробки, — на картоне виднелся след, куда попала моча. Вот бы женщина не отругала. А может, и не заметит: будет слишком занята тем, что соберет его вещи и отведет к маме.

Ему хотелось к маме. Он в жизни так долго ее не видел. Живот болезненно ныл. Мама сможет все разрулить. Она всегда все могла разрулить.