- Подъемная сила "Орла" сейчас очень мала, - сказал я - И не столько потому, что он потерял газ, сколько из за метеорологической обстановки, из-за облаков, тумана, моросящего дождя. Предположим, что облака или туман разойдутся, будет ясное небо и яркое солнце. За час-другой из оболочки и гондолы испарится тонна влаги.

- И что тогда? - спросил Андре.

- "Орел" снова станет свободно парящим шаром. Или в какой то мере управляемым.

- Останемся пока здесь.

В двенадцать часов ночи он попросил нас спуститься в гондолу и поспать.

Сперва я промерил расстояние до льда. Оно колебалось от сорока пяти до пятидесяти метров.

Стриндберг приготовил койки.

- Полярный буй сброшен, - сказал я - Он уже не надеется достичь Северного полюса.

- Говори тише.

Тише. Прутья гондолы скрипели, паруса хлопали, шипели тросы, волочась по снегу и льду, ветер дул со скоростью четыре-пять метров в секунду.

- Он нас не слышит, - возразил я - А как понимать его слова о том, что можно обрубить тросы и идти на Гренландию, совершить там посадку завтра утром?

- Он говорил об этом как о чисто теоретической возможности.

- Нет, он говорил об этом в надежде на то, что мы предложим взять курс на Гренландию. И освободим его от ответственности. Он боится. Или тревожится. Он не рассчитывал на туман и влагу. Теперь ему нужно, чтобы мы сделали выбор, а он потом сообщит газетчикам всего мира: "Учитывая неблагоприятную погодную обстановку, оба моих спутника потребовали, чтобы мы отказались от нашего первоначального плана и попытались достичь суши на северном побережье Гренландии".

- Ты, вероятно, и прав и не прав.

- В самом деле?

- Только бы появилось солнце, подъемная сила шара сразу многократно возрастет.

- Ты обратил внимание на странную особенность взгляда Андре? - спросил я. - Когда он прищуривает глаза и зрачки начинают быстро бегать из стороны в сторону.

Не помню, ответил ли мне Стриндберг что-нибудь или нет.

- И тем не менее рядом с ним я почему-то чувствую себя спокойно, добавил я.

Гондола раскачивалась и убаюкивала меня, как люлька.

Во вторник, 13 июля, в половине одиннадцатого меня разбудил Стриндберг. Через люк в крыше гондолы он кидал мне в лицо маленькие снежки, слепленные из инея.

Я выбрался на палубу

- Доброе утро, - приветствовал меня Андре.

Губы у него пересохли и потрескались, щеки и подбородок обросли серой щетиной, под глазами залегли глубокие складки.

- Ветер переменился, - сказал он. - Около половины третьего подул норд, его скорость была три метра в секунду, потом она возросла до четырех-пяти метров. Теперь ветер западный, с тех самых пор, как Стриндберг поднялся. А то все был северный. Правда, недостаточно сильный, чтобы освободить этот проклятый трос. Если бы мы отцепились и поднялись метров на двести-триста, где ветер намного сильнее, сейчас мы опять были бы над Шпицбергеном. - Он добавил: - В остальном ночь прошла без происшествий. Ни птиц, ни тюленей, ни белых медведей, ни моржей.

Туман и белое безмолвие. Полное одиночество.

Время от времени солнце проглядывало сквозь облака, и мы со Стриндбергом сумели определиться с помощью нависазимута Глеерупа.

Ветер все больше отходил к западу. Он был порывистый и неустойчивый. Около полудня 13 июля от нескольких сильных порывов аэростат дернулся так, что гондолу бросило на лед.

Мы с Андре потеряли равновесие и упали на палубу. Пожалуй, мы могли вылететь за борт, если бы не ухватились судорожно друг за друга и за один из шести стропов гондолы.

Стриндберг незадолго перед тем забрался в отсек над строповым кольцом, там было потише.

После этого шар поднялся на высоту пятидесяти метров с лишним и пошел на восток со скоростью около трех метров в секунду. Балластные тросы шелестели по снегу и часа два безупречно выполняли свою роль, обеспечивая сравнительно постоянную высоту гондолы над льдом.

Стриндберг заметил следы белого медведя, который прошел на север. Они четко выделялись на снегу.

- Выпьем малинового сока за нашего четвероногого брата, - предложил я.

Стоя на тесной палубе воздушного шара, к северу от восемьдесят второй параллели - так далеко на север не проникал еще ни один летательный аппарат, - три человека выпили малиновый сок за белого медведя.

- Малиновый сок! - сказал я - Как будто нет на свете более благородных напитков. Джон Франклин вел куда менее спартанский образ жизни на борту своих кораблей "Террора" и "Эребуса". Хрустальные бокалы, серебро. Библиотека на две тысячи четыреста томов. Два автоматических органа - по одному на каждое судно, - которые исполняли не меньше пятидесяти музыкальных произведений. Уж они, наверно, выпили бы не малиновый сок, увидев первые медвежьи следы. И пили бы не из кружек, а из хрустальных бокалов.

- Тем не менее Франклин и оба его корабля плохо кончили, - сказал Стриндберг.

Одно было совершенно ясно. Надо что-то решать.

- Мой первый вопрос, - сказал я - Ты считаешь, у нас еще есть шанс достичь Северного полюса?

Андре улыбнулся своей обычной спокойной улыб кой, прищурив глаза.

- Или хотя бы пробиться на север дальше восьмидесяти шести градусов и тринадцати с половиной минут, достигнутых этим проклятым Нансеном?

- До вылета, - ответил Андре, - меня беспокоил вопрос об утечке. Потом меня встревожила потеря гайдропов. Теперь меня, нас волнует проблема метеорологического свойства. Туман, мелкий дождик, облака, температура. "Орел" получил дополнительную нагрузку, около тонны влаги и льда.

- Это мы знаем.

- Если мы выйдем на солнце, под ясное небо, ситуация в корне изменится.

- Но мы явно попали в очень мощную полосу облачности, - возразил я. Нас несет почти с той же скоростью, что облака. Идем куда-то на крайний восток Сибири. Скорость очень мала. Впереди безбрежный океан. Обледенение усиливается. Шар становится все тяжелее. Тут простая логика. Либо идти дальше и потерпеть аварию во льдах через несколько часов. Либо сбросить еще балласт и подняться настолько, чтобы балластные тросы оторвались от льда, и с помощью гайдропов попытаться выйти из облачности на север или на юг.

- Чертовски курить хочется, - обратился я к Стриндбергу, он слушал наш разговор через отверстие в парусиновом полу верхнего отсека и протянул мне свою табакерку.

- Ты упрощаешь, - сказал Андре.

- Это как же?

- Как только мы окажемся на солнце, как только лед растает и влага испарится, мы пожалеем о каждом грамме балласта, который ты теперь собираешься сбросить.

Андре опустил за борт лот. Коснувшись "грунта" он запрыгал и задергался, через десять минут стало ясно, что он волочится по снегу, а значит, "Орел" опять потерял высоту.

По команде Андре я вскарабкался на строповое кольцо, в наш грузовой отсек.

Здесь я должен пояснить одну вещь.

У нас было мало песка, если учесть, сколько балласта обычно берут на аэростаты такого размера. Взамен Андре взял лишний провиант, который был уложен так, что при необходимости его можно было по частям сбрасывать за борт, увеличивая тем самым подъемную силу "Орла".

Конечно, провиант - дорогостоящий балласт по сравнению с песком, но ведь мы получили почти все продукты в подарок от разных фирм, притом в таком количестве, что большую часть все равно пришлось оставить на острове Датском.

И вот по указанию Андре я принялся сбрасывать за борт пронумерованные упаковки с провиантом. Сперва сто килограммов, потом еще пятьдесят.

"Орел" пошел вверх.

Семидесятиметровые балластные тросы оторвались от льда. Три гайдропа (два примерно стометровой длины, третий - надставленный балластным тросом) принудили шар развернуться так, что парус стал на место, под ветер. Парус наполнился и заметно прибавил нам скорости.

Конечно, могло случиться чудо: солнце, безоблачное небо, сильный ветер несет "Орел" на большой высоте со скоростью двадцати тридцати узлов на юго-восток. Или на север, через полюс к Аляске. Но я никогда не верил в чудеса.