Каунасская пересылка - это почти месячное прощание со свободой, но нович ку, которого пересылка лущит и облупливает, - она нужна, нужна! Она дает ему постепенность перехода к лагерю. В один шаг такого перехода не могло бы вы держать сердце человека. В этой мороке не могло бы так сразу разобраться его сознание. Надо постепенно.

Совет был услышан, поэтому формирование частей происходило в тепличных ус ловиях, лишь потом они были выстреляны далеко на север, а пока - растянись и лежи от баланды до баланды. Неуедно да улежно, - говорили раньше в лагерях. Теперь можно услышать что попроще: "Солдат спит - служба идет", но спали не все. Шарила по палаткам бессонная солдатская нужда. Пропадали у офицеров деньги и гражданская одежда, исчезали теплые зимние вещи в июне месяце, види мо, знал солдат, что его ждет в северных лагерях: "мороз да снег чудесный", ждала его и лопата для штыковых и совковых атак. Все впереди, Вася!

Убить бы день, а ночи не увидим. Первый день мною был убит. Сколько таких убийств еще впереди, из нас никто не знал. Всем было отпущено по-разному, хо тя приговор был у всех один: "Два года стройлагерей по статье о всеобщей во инской повинности".

Первая лагерная ночь. У каждого она своя. Ночи не увидим - это наивные мечтания, не увидим снов, потому, что спать нам тогда не пришлось. От комбата был получен приказ: "Срочно переписать СНиП по технике безопасности, так как он один на четыре батальона и к утру переписанное сдать". На мое предложение, что не лучше ли переписать "Войну и мир", комбат привел веские аргументы, ко торые здесь не приводятся. Переписать более двухсот страниц печатного текста за одну ночь - Золушка и та бы не позавидовала. Пришлось отправиться на поис ки моих подчиненных и донести начальствующий бред до их ушей. Рихард и Андрус выслушали меня молча, и единственное, что они сделали, - это выполнили приказ комбата удивительно тихой ночью 22 июня.

-2

Пролетела коротая июньская ночь. Повседневный утренний моцион - потянулись воины на оправку. Кто к яме, кто к столбу, кто к сосне, кто к дубу, и только старые испытанные ветераны оправлялись там, где их заставала нужда, едва пе реступив порог палатки. Вся территория военного лагеря подчинена распорядку дня. Утром она становится одним большим туалетом, в обед она же столовая под соснами и дубами, а ночью под елями и столбами она становится одной большой постелью. Все офицеры спали на кроватях, на настилах из досок спали солдаты, но не всем хватило настилов, и многих в первые дни приняла сыра земля. Гово рят под березой можно найти подберезовик, в наших лесах под "ЧИМКЕНТОМ" можно было найти подчимкентца.

Нет, это не делается специально, чтобы мучить людей!.. Трудовой солдат со циализма, зачем же его мучить, его надо использовать на строительстве. Но, согласитесь, и не к теще же в гости он едет, не устраивать же его так, чтоб ему с воли завидовали. - А потому спи, солдат, под сосеночкой, да не проспи, а проспишь - поднимут елочкой, - любил повторять Чернодор.

Все дороги ведут в Рим - это у них, а у нас все дороги ведут на развод.

В любую погоду Шагайте к разводу!

Зашагали и мы, троица сонных инженеров с ворохом бумаги. Андрус шел впере ди, прижимая к груди ночной труд трех соавторов. Носки хромовых сапог косну лись передней линейки, лес наполнила тишина.

- Равняйсь, смирно, - прогремело над лесом. Ударила команда в тысячи ушей и покатилось колесо службы из бесконечных докладов, команд и рапортов, пока не уперлось в грудь лейтенанта.

- Товарищ лейтенант, вы выполнили мой приказ? - спросил комбат, остановив шись перед Андрусом.

- Так точно, товарищ подковник, - доложил Андрус, проглотив целый слог.

Грохнуло управление батальона, а потом смех беглым огнем прокатился по всему строю. Несколько десятков лет назад такая оплошность губила соотечест венников Андруса. Комбат прошипел, наслаждаясь шипением больше, чем гласными и согласными звуками речи - и сама речь его только окончаниями глаголов и су ществительных напоминала русскую, одна - тарабарщина. В конце своей тарабар щины комбат влепил эффектную фразу, как бы в подтверждении того, что "мат язык ущербных". Эти слова, принадлежащие В.Л. Далю, как утверждала листовка политотдела, были разбросаны по всему лагерю. Но листовка не была приложена личным составом к голове, а была приложена к другому месту, разрешая бумажный кризис. И гонял эти листовки по лесу перемат командного состава.

- Ничего, лейтенант! Вы у меня за два года русский язык так выучите, что забудете родной, - сказал Чук.

Человек знает язык тогда, когда он может шутить на нем легко и красиво. Андрус на тарабарщину комбата не смог ответить словом, но молчание его не бы ло пассивным. Он засел за словари, а иногда можно было подслушать, как при балт пытается петь русские песни.

Однообразие дней и ночей в лагере приводит к полному отупению. Избежать его можно по-разному. Многие глушат сознание водкой, кому не помогает водка, те глушат его политзанятиями до полного просветления в мозгу. Если и это не помогает, Человек обречен. Ему остается только уповать на силу своей нервной системы. Нервы - это струны души. Вот к ним и рвутся мясники, побренчать, да взять за горло, и если это им удается, тогда слышит человек, как рвется у не го все внутри и стонет, и голос тридцатилетнего мужчины переходит на плач. Ведь их не забыть. Эти хари, эти мурлы, травившие инженеров, в 80-е то годы они и отъедались. Хари их с выражением жадности и насмешки. Каждый смотрит на тебя как паук, нависший над мухой, а мухи за долгие времена научились прощать прошлое, но помнить его не умеют. Прощать - не значит забыть, иначе нам не быть, - звенело в душах людей на бесконечных разводах.

- Лейтенант, очнись. Правое плечо вперед, - вернул меня в строй Рихард.

Нас развернули и погнали глотать пыль, поднятую сапогами батальонов; где-то далеко впереди звенела медь оркестра, а позади напирала вторая бригада тысячами кирзовых сапог. Марш был недолгим. Две бригады застыли перед новой трибуной в ожидании приезда генерала. Высоко над нашими головами чистое солн це готовилось к строевому смотру, все выше и выше поднимаясь над горизонтом. Начальство задерживалось, сапоги начали хлюпать, рубашка полностью пропита лась потом, но стояние строительного воинства продолжалось. Приезд генерала был встречен радостным оживлением, с последующим равнением на середину. Офи церы разучивали слова своих ролей для представления. При подходе генерала каждый называл должность, звание и фамилию - это могло отличаться, но оконча ние фразы должно было звенеть в наших устах: "Жалоб и предложений не имею," бубнили двухгодюшники, при этом делая по-собачьи верные глаза. Собачий приказ командования успешно выполнялся. Генерал был перед строем третьего батальона, как вдруг на правом фланге выпал офицер - один из тех, у кого ни жалоб ни предложений, рухнул на землю и затих в дорожной пыли. - Солнечный шар - это полуденный снайпер, который бьет без промаха, - муля прапорщика Цветного. Со леный пот заливал глаза, строевой смотр был только в разгаре. Четверо солдат не успели еще оттащить первого лейтенанта, как рухнул второй, и только столб пыли поднялся над его неподвижным телом.

- Шарик, давай теперь очередями, - сказал Рихард, вытирая пот со лба давно уже мокрым платком.

- Как думаешь, этих двоих мы еще увидим? - спросил меня Андрус. Ответил на его вопрос лейтенант медицинской службы, который разделил нашу участь вместо одного Каунасского "ныряльщика": - "Ныряльщики" поехали домой, остальных пог нали на север, - так шутила медицина, спустя почти два года. Генерал посмот рел в сторону солнца, после чего быстро поднялся на трибуну и приказал свер нуть строй двух бригад, подводя как можно быстрее смотр к концу. Командование частей все же настояло на продолжении смотра, и загремела медь оркестра. Ког да наш батальон миновал трибуну, многие из нас вздохнули с облегчением, но радость наша была преждевременна. Немое шествие второй бригады закончилось, и нас погнали на повторный круг. Второй раз пришлось маршировать по земле, вспаханной тысячами сапог и при этом горланить песню. Горланили седые полков ники и лысые майоры: