— Посмотри на нее, я хочу, чтобы ты запомнил ее лицо и знал, что проведешь вечность в аду, расплачиваясь за то, что ты с ней сделал, — тихо шепчет Сайлас. — Если бы я мог убить тебя дважды. Я бы это сделал.

Я наблюдаю, как жизнь покидает Стивена, страх отражается на его лице, когда он судорожно старается сделать глоток воздуха. Часть меня хочет отвернуться, чтобы оградить себя от насилия, но я не могу.

Сайлас полностью завладел моим вниманием.

Я была свидетелем того, как он взвалил на свои плечи бремя вины, которая никогда не являлась его, наблюдала, как он молча страдал, слишком боясь сказать правду. Но в этот момент, когда человек, который чуть не разрушил его жизнь, испускает последний вздох, я кое-что вижу в Сайласе.

Ту тьму в нем, которая пугает других. Но не меня.

Он убивает не ради удовольствия или мести, а ради справедливости. Чтобы покончить с этим.

Смерть входит в комнату с холодными руками, она наполняет воздух, и тело Стивена Синклера, наконец, обмякает.

***

Запах горящей плоти едкий. В нем есть нотки кислого пота, вонь сточных вод.

Он въелся в ткань моего свадебного платья за семь тысяч долларов. Полагаю, стойкий запах — наименьшая из моих проблем, учитывая состояние ткани.

Порванная, заляпанная грязью, забрызганная кровью.

Это было уже не белое платье, знаменующее начало любовного союза, а прощальное одеяние, символизирующее конец романа ужасов, между страницами которого я провела несколько лет.

С каждым потрескивающим угольком, вылетающим из глубокой ямы в земле, приходит чувство облегчения. Я чувствую, как внутри меня снимаются еще одни оковы.

У меня впереди годы исцеления, это только начало моего нелегкого пути, но впервые с тех пор, как меня похитили, прутья моей золотой клетки расплавились, и, как бы ужасен ни был запах обгоревшей кожи, он пахнет свободой. Моей свободой.

— И что теперь? — Рук первым нарушает тишину, оглядываясь на Сэйдж, которую он притягивает к себе.

То, как Рук Ван Дорен смотрит на Сэйдж Донахью, — это произведение искусства. Как в «Сотворении Адама», только глаза в глаза. Пальцы, протянутые друг к другу, едва соприкасаются. Столько эмоций в таком простом жесте.

Все мы по разным причинам застряли в неверии. Освобождение для каждого из нас происходит по-разному. И все же Стивен Синклер, горящий на дне этой могилы, олицетворяет собой нашу тюрьму.

Один человек, связывающий всех нас. Один человек, который умер и освободил каждого из нас.

— «У Тилли?» — бормочет Лира, раскачиваясь взад-вперед на каблуках. — Мы не ели на банкете.

Отблески огня падают на наши лица, и именно Брайар смеется первой. Думаю, я не могу сказать наверняка, потому что, как только звук достигает моих ушей, с моих губ срывается собственный смех.

Мы все начинаем смеяться. И у каждого смех разный. Мужской и женский. Чистые человеческие эмоции в темноте ночи, которые жужжат громче, чем цикады на деревьях. От этого смеха у меня сводит живот, болят ребра, и рука сама тянется к Сайласу, чтобы держаться за него.

Тэтчер качает головой, нежно целует Лиру в макушку и бормочет себе под нос:

— Что же мне с тобой делать, маленькая мисс смерть?

Они были неожиданной парой, но что-то в них, похоже, сработало? Как мороженое и картофель фри. Одно было очень сладким, а другое — очень соленым. Но они уравновесили друг друга.

Точно так же, как Алистер в своей кожаной куртке излучал атмосферу «Иди на хуй, не разговаривай со мной», а Брайар — «Я очень милая, но мой грозный парень тебя ударит». Он был тенью, а она была светом. Одно без другого казалось неправильным.

Все они друг без друга чувствовали себя неправильными. Не в своей тарелке, и, наверное, так было и сейчас.

Я смотрю на Брайар, Сэйдж и Лиру, понимая в этот момент, что ненавижу Стивена Синклера, но какая-то часть меня благодарна за то, что я оказалась там. Они не вызывают у меня желания вновь пережить подвал, но оно того стоит.

Мы не были друзьями со старшей школы или братьями и сестрами, вынужденными заботиться друг о друге. Кровь и время, проведенное вместе, не имели никакого отношения к нашей связи.

Это была травма. Ужасное, отвратительное зло, которое будет жить с нами вечно, но которое и сплотило нас.

На пути боли мы встретили друг друга, схватились друг за друга и отказываемся отпускать.

Мы бы не встретились, если бы не боль. Мы бы не любили друг друга так отчаянно сильно, как мы любим, если бы не страх.

Мы крепко держимся друг за друга, потому что отказываемся терять это.

Мы знаем, что это редкое, хрупкое и всецело наше.

Я перевожу взгляд на Сайласа, обнаружив, что он уже смотрит на меня. Эта боль также привела меня к нему. Заставила наши пути пересечься, переплестись и соединиться. Пока мы не оказались здесь, вросшие в души друг друга, как два разорванных куска ткани.

Мы не подходили друг другу идеально, но мы подходим друг другу такими, какие мы есть.

Его большой палец проводит по моей разбитой нижней губе:

— Спроси меня, какой мой любимый цвет.

С тех пор как мы познакомились, он ни разу не отказался от меня. Никогда не видел во мне проклятую, испорченную вещь. Я планирую провести остаток своей жизни, чтобы отплатить ему за это. Неважно, насколько холодно у него в доме.

— Что смешного?

Чужой, но знакомый голос безжалостно напоминает нам, что Пондероза Спрингс — это гидра. С каждой отрубленной головой…

Вырастают две новые.