3. ПРОКЛЯТИЕ

Коралина

Я единственный человек в этом ресторане, который чувствует себя манекеном?

Поза, одежда и место для демонстрации. Когда они проходят мимо меня и смотрят, то восхищаются тем, как хорошо я выгляжу. Как отутюжен мой наряд, как блестят мои волосы.

Никто из них не подозревает, что я пластиковая, а может, хранят это в секрете. Официанты, которые без спроса доливают мне воду, представители элиты Пондероза Спрингс, которые проходят мимо, чтобы поговорить с моим отцом, — все они чувствуют, как пластик тает на моей плоти. Все они знают, что я фальшивка, мошенница, но просто ничего не говорят.

Я — разбитая, милая девушка, которая едва сдерживается в эмоциональном плане и которая изо всех сил пытается влиться обратно в этот поверхностный мир акул, как крошечная мелюзга. Я — их любимая внутренняя шутка.

Я использую вилку, чтобы ковырять еще один кусок лосося по завышенной цене. Это рыба, которая умерла, чтобы быть пережаренной и поданной людям, которые, вероятно, не могут ничего распробовать из-за многолетнего курения и лжи, сжигающей их языки.

— Перестань играть со своей едой.

Мои пальцы сжимаются вокруг прибора в руке. Не воткни в нее вилку. Не на людях.

В мае, через два месяца, мне исполнится двадцать два, а я сижу здесь и бормочу мачехе извинения под нос, чтобы не устроить сцену. Как только я чувствую, что ее критический взгляд переключается с меня, и она возвращается к предыдущему разговору, я ослабляю хватку на вилке.

Долгое время я не понимала, почему Реджина так сильно меня недолюбливает. Она знала меня с рождения и всегда предпочитала вживаться в архетип злой мачехи, а не любить меня, как родную. Только повзрослев, я поняла, что она видит, смотря на меня.

Я — неровность на дороге в ее хорошо вымощенной жизни. Я — плод интрижки, появившийся перед свадьбой ее мечты, и она всю жизнь заставляла меня расплачиваться за грех моего отца — влюбиться в другую женщину.

— Ты уже выбрала платье для фуршета по сбору денег, Коралина? — глубокий голос моего отца едва не раскалывает изящный фарфор.

Джеймс Уиттакер — это сила. Он — спрос в комнате, полной предложений. На все его вопросы ответ всегда «да», и смотреть ему в глаза — это риск.

Я встречаю его взгляд, и разница в нашей внешности становится все более заметной, чем старше я становлюсь. С каждым днем я все больше напоминаю свою мать, и это только подогревает его ненависть ко мне. Я — постоянное напоминание о любви, которую он потерял, о любви, ради которой он собирался все бросить.

Какая женщина заставит состоятельного, уже в каком поколении, мужчину отказываться от своего будущего успеха и известности ради нестабильной, посредственной женщины?

Проклятая.

Когда-то мы были близки, когда цвет моих глаз был скорее зеленым, чем карим. Он называл меня своим другом, пока мне не исполнилось тринадцать, и каждое воскресенье мы проводили на пристани. Я рисовала в своем этюднике, пока он ловил рыбу. Потом, две пряди моих волос стали белыми, и мы перестали проводить время вместе.

Я говорила себе, что мы отдалились друг от друга из-за моего похищения, но это ложь в утешение. Его связь с «Гало», которая, как он утверждает, была шантажом со стороны друзей по колледжу, только сильнее давила на наши натянутые отношения.

Мы разбили наш отношения на осколки много лет назад и так и не удосужились собрать их снова. Вместо этого мы решили стоять на них, как чужие люди, позволяя стеклу резать наши пятки.

Лучше оставаться в боли, чем признать правду.

Но я благодарна ему за это. За его неприязнь ко мне.

Она преподала мне самый важный урок, когда я выбралась из того подвала.

В этом мире нет ни одного человека, который позаботился бы о тебе лучше, чем ты сама.

— Я не пойду, — я беру стоящий передо мной стакан с водой и делаю маленький глоток, готовясь к натиску вопросов и пассивно-агрессивных оскорблений.

Мы на людях, а значит, разговор будет проходить в тишине и с принужденными улыбками. Окружающие нас стервятники так и норовят ухватить обрывки сплетен с чьего-нибудь стола, и последнее, чего хочет мой отец, — это еще больше негативного внимания.

Это помогает мне, потому что они не будут слишком давить на меня, когда на них смотрит столько людей. В конце концов, я — ребенок, который выжил. Их личный Гарри, мать его, Поттер. Это будет иметь плохой окрас в прессе, если они покажут, как мало их на самом деле волнует.

— Почему? Все ждут нас там как семью. Я даже сказал сыну сенатора Блума, что ты с нетерпением ждешь встречи с ним.

Карсон Блум, думаю я про себя, — самовлюбленный урод, который пытался заставить меня принимать кокаин в туалете на вечеринке по случаю переизбрания его отца, не верит в изменение климата и считает себя вторым пришествием Христа.

Все это, конечно, не имеет значения. Честно говоря, он мог бы быть членом коммунистической партии, и они бы не возражали. Лишь бы я вышла замуж за богатого, чтобы генофонд был переполнен пропитанными кровью деньгами и престижем.

Тогда, рассказывая обо мне, они смогут перечислять все мои достижения своим сверстникам. Как будто то, чего я добилась в своей жизни, является отражением их звездного воспитания.

Мои коренные зубы скрежещут, и я натянуто улыбаюсь.

— Тебе придется выразить сожаление. У меня вечером занятие.

Реджина насмехается.

— Уверена, ты можешь отменить его. Это же не обязательно. Ты и так проводишь с ними так много времени, не говоря уже о предстоящем благотворительном гала-концерте. Уверена, они поймут, если ты пропустишь один день.

От этого мелочного тона во мне снова поднимается желание уколоть ее этой вилкой, оставляя металлический привкус в горле. Возникают импульсы закричать, пока не разобьется стекло, или разбить все, что попадет в поле моего зрения, только чтобы они все увидели, что на самом деле живет внутри меня.

Показать им и всему этому гниющему городу, какая я бешенная и мерзкая внутри. Что я не пластмассовая, что я олицетворение ненависти и страдания к себе, которая наведет ужас на их сонные жизни.

Само мое существо напугает их настолько, что никто больше не произнесет мое имя вслух.

Левая рука мягко ложится на мою. Я не замечала, что сжимаю материал платья у бедра, пока мягкие пальцы не сжали мои. Я отпускаю полуночно-синюю ткань, ободряюще улыбаясь в ее сторону.

Она — постоянное напоминание о том, почему я сижу на этих ужинах молча, как марионетка с руками общества, засунутыми мне в задницу, и глотаю каждое жалкое слово. Прикусываю язык и заглатываю их напыщенную чушь.

Моя младшая сестра.

— Они бы не возражали, — поправляю я, — но это занятие — одна из немногих здоровых возможностей, которые есть у этих девочек. Это кажется более важным, чем тереть языками, не так ли?

Я подцепляю кусок рыбы, подношу его ко рту и медленно жую в ожидании ответа, молча надеясь, что они дадут мне повод сорваться. Моя челюсть остается зажатой, чтобы защитить Лилак, но я готова терпеть до бесконечности.

— Я думаю, то, что ты делаешь, просто невероятные вещи, Кора, — нежный голо Лилак — бальзам на мою разогретую кожу. Я смотрю на ее мягкие светлые локоны, благодарная за то, что, несмотря ни на что, она выросла добрым человеком. — Девочки там тебя обожают.

Если бы не она, я была бы на расстоянии целой карты от этого проклятого места. Я не обижаюсь на нее за ее возраст или за то, что в Пондерозаа Спрингс Лилак еще год будет сидеть на цепи. Еще год, и я смогу увезти ее далеко-далеко, где она будет вольна стать тем, кем захочет, на своих условиях.

Она не сделала ничего плохого и любила меня все свои семнадцать лет. В ее глазах я никогда не была проклятой, просто ее старшей сестрой. Лилак не заслуживает того, чтобы ее бросил единственный человек, который по-настоящему ее любит, потому что я не могу справиться с давлением.

Я буду молча страдать еще один год, а потом мы обе будем свободны.

На этот раз навсегда.

— Такая гуманная, — воркует Реджина, беря свой бокал за ножку и взбалтывая красную жидкость. — Как же ты собираешься найти мужа, если ты так предана филантропии? Ты ведь не молодеешь.

Я открываю рот, но отец быстро прерывает меня.

— Дорогая, ты же знаешь, что мы поддерживаем тебя, особенно твое творчество. То, что ты делаешь для этих девочек, достойно восхищения, но…

— Но? — вырывается у меня, когда я поворачиваю к нему голову.

Мой взгляд заставляет его закончить фразу, и, поскольку Джеймс не способен быть покорным кому-либо, он это делает.

— Тебе не следует проводить так много времени в окружении таких людей. Это вредно для твоего здоровья.

Вот оно.

Наконец-то в этом разговоре появилась хоть какая-то правда.

Сказать людям, что я выиграла художественную премию «Будущее поколение», — это титульное достижение. Люди, пишущие статьи о том, что моя будущая работа может изменить мир искусства, — это впечатляет. Тот факт, что я преподаю уроки искусства для выживших в «Гало», заставляет меня выглядеть доброй, но дело в том, что на самом деле мне на все это наплевать.

Приходится притворяться человеком, имеющим сердце. Здесь, в Пондероза Спрингс, это настолько важно для репутации, что в это почти можно поверить. Но внутри вы должны быть холодны и заботиться только о том, как вы выглядите и сколько денег лежит на вашем банковском счете.

Ни для них, ни для кого другого не имеет значения, что работа, получившая эту дурацкую гребаную премию, была создана мной в дни после неудачной попытки самоубийства. Что голос и желание создать что-то большее, чем я, — это все, что удержало меня от смерти.

Я не могу заботиться о группе женщин, которые приходят дважды в неделю на занятия.

Нет, все они либо изгои, либо наркоманки, паршивые овцы, которые портят мой имидж. Им наплевать, что эти люди не могут двигаться вперед в обществе, потому что, то, что произошло, держит их в оцепенении.