Когда я смотрю на него, трудно увидеть что-то, кроме своей травмы.

Я больше не могу с нежностью вспоминать наши отношения, потому что теперь все они кажутся бессмысленными. Поездки на рыбалку и поедание пирожных ночью на кухне. Весь смех, который мы разделяли, превратился в пыль.

Когда моего отца арестовали за причастность к «Гало», он поспешил выложить все, чтобы спасти свою задницу. Утверждал, что не вмешивался, пока я не пропала. Он просто выполнял свои обязанности, чтобы вернуть меня домой в целости и сохранности.

Он рассказал полиции все, что нужно, и в обмен на это отсидел всего шесть месяцев. Он провел сто восемь дней за решеткой за то, что снабжал «Гало» грузовыми контейнерами, в которых перевозили девушек, ставших жертвами торговли людьми. Вот и все.

Все ради меня, говорит он. Все для того, чтобы вернуть меня.

Это из-за моей неприязни к таким людям, как он, я не могу ему поверить? Или просто интуиция подсказывает мне, что он лжец.

Поэтому, когда я смотрю на него, я вижу лишь человека, которого когда-то знала.

Мы незнакомцы, находящиеся в телах отца и дочери.

Он переминается с ноги на ногу, как будто ему неловко находиться со мной в одной комнате. Я хмурю брови, обращая внимание на белую сумку для одежды, перекинутый через его левую руку.

— Комментарий Реджины был неуместен, — он прочищает горло, желая сказать что-то еще, но я перебиваю его, не давая ему возможности уточнить, а вместо этого сужаю глаза.

— Ты пришел извиниться за нее? Если так, то можешь не беспокоиться, — я отказываюсь встречаться с ним взглядом и отворачиваюсь, чтобы свернуть еще одну толстовку Лилак в аккуратный квадратик.

Я чувствую его присутствие за спиной, как невидимую стену, сковывающую меня.

— Коралина, я… — он запинается, словно тщательно подбирает слова. — Ты счастлива? С Сайласом? Он делает тебя счастливой?

Мои глаза закатываются так сильно, что я боюсь, как бы они не остались в таком положении, и я качаю головой от его наглости. Несколько недель назад этот человек пытался свести меня с чуваком, который предложил мне отсосать ему в туалете.

— Почему тебя это волнует, Джеймс? — мой голос резок, но это его не пугает, а лишь заставляет испустить тяжелый вздох — звук, который хранит в себе всю усталость наших отношений.

Он никогда не умел хорошо справляться с моим поведением. Чем хуже я становлюсь, тем больше шансов, что он просто уйдет, как всегда.

— Ты моя дочь, и, несмотря на то, во что ты веришь, несмотря на некоторые мои поступки, я хочу, чтобы ты была счастлива.

— Слишком поздно для этого, — злобно шиплю я, медленно разворачиваясь к нему. Он сделал еще несколько шагов в комнату, оказавшись чуть ближе ко мне, чем раньше.

— Ты пришел спросить, не могу ли я завести твои вещи в химчистку? — я указываю на сумку, перекинутую через его руку, и в моем голосе звучит гнев.

— Вот, — его рука протягивается ко мне. — Нора хотела бы, чтобы это было у тебя. Это платье, которое она хотела надеть на нашу свадьбу… — он неловко прочищает горло, прежде чем продолжить. — Возьми его. Избавься от него, надень его, что хочешь.

Неверие пронзает меня насквозь.

Я даже не знала, что он планировал жениться на моей матери. Черт, кажется, я впервые слышу, как он произносит ее имя вслух. Все, что я слышала, — это мерзкие гадости, которые Реджина говорила на протяжении многих лет, и предположения, вызванные ее гневом.

Когда я не двигаюсь, чтобы взять его, он проходит мимо меня и кладет сумку на кровать рядом с открытым чемоданом Лилак.

— Ты хранил его? После стольких лет? — спрашиваю я, и мой голос едва слышный шепот. Переводя взгляд с сумки на его лицо, я пытаюсь найти хоть каплю обмана.

— Да, — отвечает он, засовывая руки в карманы. — Точно не уверен, почему. Реджина сожгла бы дом, если бы узнала, но, возможно, это напоминает мне о том времени, когда все было проще. Когда я был молод и влюблен. Пока жизненные обстоятельства не помешали.

Я скрежещу зубами.

Несмотря ни на что, на гнев, на боль, на горечь, я вижу боль, застывшую на его лице. Я вижу образ молодого человека, прижимающего к груди младенца, в полном одиночестве в детской больницы, по его лицу текут слезы, когда он что-то напевает, зная, что любовь всей его жизни лежит холодная в соседней палате.

Все это не имеет смысла, он дарит мне это, он говорит со мной так. Все это бессмысленно.

— Я вижу в тебе так много от Норы. Тот же упорный дух, твои белые пряди. У тебя ее глаза.

Я сглатываю комок в горле.

— Зачем ты рассказываешь мне все это? Почему именно сейчас?

Я хочу верить, что все эти годы мы оба позволяли Реджине отравлять наши отношения, что она вбивала клин между нами. В его словах есть доля правды, которую я не могу отрицать, но прощение не вертится у меня на языке.

Джеймс пожимает плечами, проводит рукой по своим темным волосам, и уголки его губ трогает грустная улыбка.

— Есть много вещей, о которых я сожалею, Коралина. Надеюсь, когда-нибудь, когда ты будешь готова, мы сможем поговорить об этом.

После этого он оставляет меня, принимая мое молчание за ответ, и закрывает за собой дверь.

Я стою, пялясь на сумку с платьем, которое должна была надеть женщина, которую я никогда не знала, и чувствую, как тяжесть его слов оседает в моей груди. Мои пальцы расстегивают молнию сумки, раскрывая платье внутри.

Слои кружева и нежного шелка, затейливая вышивка бисером по лифу и пуговицы цвета слоновой кости по спине. В нем чувствуется элегантность, выдержавшая испытание временем.

Мои брови хмурятся в замешательстве, когда я замечаю под белым тюлем маленький выцветший листок бумаги, края которого пожелтели.

Это клятвы.

Мне кажется, что я заглядываю в мир, который никогда не был предназначен для меня, мир, который принадлежит только Джеймсу и Норе. Это напоминание о потерянной любви, невыполненном обещании, мечте, которая так и не осуществилась.

Когда я читаю, слезы жгут уголки моих глаз, и это заставляет меня задуматься.

Есть ли кто-нибудь настолько честный в этом мире, насколько они обещают в клятвах?