Прошлое...

Прошлое...

— Ты когда-нибудь задумывался, какой была бы твоя жизнь, если бы не одно важное событие?

— Конечно, — обвожу взглядом ее обнаженное тело, прежде чем взять сигареты с тумбочки. — Только сегодня я подумал о том, какого хорошего секса лишился бы, если бы не нагнул тебя над столом в лаборатории в тот день.

Она улыбается и издаёт негромкий смешок, от которого ее большие сиськи покачиваются.

— Я говорила серьезно, Дэмиен.

Закуриваю сигарету, обдумывая вопрос. Обычно мы не заводим таких серьезных разговоров, но я не против поговорить с ней.

Миссис Миллер не только сексуальна, но еще и невозмутима.

— Иногда я думаю о том, какой была бы моя жизнь, если бы мама не умерла.

Ненавижу жалость, затеняющую ее голубые глаза.

— Хотела бы я знать, что сказать.

Иногда сказать просто нечего. Все так, как есть.

— Она была наркоманкой, которая предпочла наркотики своему ребенку, — делаю затяжку. — Я бы сказал, что ее смерть расстроила, но нельзя потерять то, чего у тебя никогда не было, понимаешь?

— Да, — морщится она. — Могу я спросить тебя о чем-то не очень приятном?

— Валяй.

Она приподнимается на локте: — Если бы твоя мама попросила прощения за то, что не была хорошим родителем, ты бы ее простил?

— Зависит...

— От чего?

Пожимаю плечами: — Почему она этого хотела. Потому что ей действительно жаль, или потому что хотела утешить себя тем, что была дерьмовой матерью?

— Первое, — шепчет она.

— Тогда да. Мы все совершаем ошибки. Одни хуже других, но кто я, блядь, такой, чтобы судить?

— Я бы хотела, чтобы в мире было больше таких людей, как ты.

Это вызывает у меня смех. Обычно люди мечтают никогда не сталкиваться с кем-то вроде меня.

Откидываюсь на спинку кровати. Очевидно, в ее жизни происходит какое-то дерьмо, и ей нужно на кого-то это вывалить.

— Какое у тебя важное событие?

— Моя дочь.

Ожидал, что она пробормочет какую-нибудь хрень о том, что вышла замуж за своего мужа или, может быть, даже трахалась со студентом, но не это. Она никогда раньше не упоминала о детях.

— У тебя есть ребенок?

— Да... нет... не совсем, — она смотрит на меня. — Это сложно. Обещаешь, что не будешь осуждать, когда расскажу об этом?

— Как уже говорил, кто я, блядь, такой, чтобы судить?

Она садится на кровати.

— Я забеременела, когда мне был двадцать один год, — она хмурит лоб, продолжая, — немного иронии, которую ты оценишь. Я спала со своим учителем, — делает небольшой вдох, прежде чем продолжить. — Мой очень горячий, очень женатый профессор. Однажды я пришла к нему в кабинет после занятий за дополнительной помощью, и он пристал ко мне. Это было грязно и неправильно, но после неуклюжих подростков и пьяных парней из студенческого братства было приятно заняться сексом, который действительно заканчивался оргазмом.

Не могу сдержать наглой ухмылки. Она уже знает, что меня нельзя ровнять со всеми под одну гребенку.

Несмотря на серьезный тон, уголок ее губ слегка приподнимается.

— Это все веселье и игры, пока кто-нибудь не забеременеет. Я до сих пор помню выражение неподдельного ужаса на его лице, когда сообщила об этом. На следующий день после занятий он сказал, что это было огромной ошибкой, и он не может потерять семью, — она закрывает глаза, и вспышка боли искажает ее черты. — Он посоветовал сделать аборт... дал триста баксов, поставил пятерку за семестр, и на этом все закончилось.

— Черт. Он просто оставил тебя одну.

— Да. Я была напугана и предоставлена сама себе, поэтому поступила так, как поступила бы любая девушка — позвонила маме... ошибка номер два. Я должна была знать лучше. Моя семья была чрезмерно религиозной. Но не той, в которой принимают всех и помогают нуждающимся. Они были лицемерами, которых заботили только имидж и осуждение людей. Когда сообщила маме, что беременна, она назвала меня позором. Когда сказала, кто отец ребенка, она заявила, что мой ублюдочный ребенок и я будем гореть в аду, и, по ее мнению, я больше не была ее дочерью.

Выдыхаю: — Похоже, твоя мама бросила несколько камней в свой идеальный стеклянный домик.

— Да. Мило, правда? В тот момент единственное, что пришло в голову, — позвонить своей двоюродной сестре. Она была на четыре года старше меня и ушла из церкви, как только ей исполнилось восемнадцать, — взяв у меня сигарету, она делает глубокую затяжку и медленно выпускает дым. — Она не признается в этом посторонним, потому что строит карьеру юриста, но она лесбиянка. Именно по этой причине ее также выгнали из семьи. Я подумала, что если кто-то и поймет, то только она.

Она заправляет прядь длинных светлых волос за ухо.

— В общем, я спросила ее, может ли она отвезти меня в клинику. Она сказала, что да, и что могу пожить у нее неделю, чтобы сориентироваться. Приближались весенние каникулы, и я приняла ее предложение. Когда приехала туда, то начала трусить. Я не была готова завести ребенка, но...

— Ты также не хотела делать аборт, — заканчиваю за нее, и она кивает.

— Именно так, — ее глаза стекленеют. — Забавно, что ты никогда не знаешь, как относишься к чему-то, пока это не случится с тобой.

Она вытирает слезы тыльной стороной ладони.

— Тогда сестра спросила, не хочу ли я оставить ребенка. Она сказала, что всегда мечтала стать мамой, но единственным вариантом для нее было искусственное оплодотворение или усыновление. Если бы она усыновила моего ребенка, они не только стали бы семьей, но и, как она заверила меня, я могла бы видеться с ним, когда захочу, и знала бы, что о нем заботятся, — она улыбается, но в улыбке нет юмора, только боль. — Мне понравилась эта идея. Я знала, что Карен находится в гораздо лучшем положении, чем я, и обеспечит моему ребенку хорошую жизнь.

— Чувствую, что скоро будет «но».

— Но потом я совершила ошибку номер три.

Я бы не назвал все, что она сделала, ошибкой, это скорее молодость и наивность.

— Что случилось?

— Я доверяла Карен. Когда закончился семестр, переехала к ней на лето. Она взяла на себя медицинские расходы, покупала детские вещи, возила меня на приемы к врачу. В общем, все то, что, как я надеялась, будет делать моя собственная мать, — она смотрит в потолок. — Она была юристом, поэтому мне и в голову не приходило, что документы на удочерение нужно изучить до того, как их подпишу. Я спросила ее, что такое закрытое удочерение, и она сказала, что это означает, что никто, кроме нас двоих, не сможет узнать, что она удочерила мою дочь.

Когда она смотрит на меня, во взгляде читается отчаяние.

— Во время родов у меня было небольшое осложнение, что-то связанное с уровнем железа в крови. Врачи хотели оставить меня еще на одну ночь для наблюдения, но дочь уже выписали. Мы с Карен решили, что она заберет ребенка домой и вернется за мной на следующий день. Я обняла свою девочку, поцеловала ее в лоб и передала Карен.

На этот раз она не вытирает слезы, катящиеся по щекам.

— Но Карен так и не вернулась. На звонки тоже не отвечала, — она прижимает ладонь к животу. — Я взяла такси до ее дома, но там было пусто. Когда пришла к ней в офис, мне сказали, что она уволилась по собственному желанию за три недели до этого. Она просто... исчезла, — сжимает руки в кулаки. — У нее не было друзей, о которых я знала, а у меня не было денег на ее поиски. Боже, я просто помню ту панику, когда подумала, что больше никогда не увижу свою дочь.

— Ты вызвала в полицию?

По моему опыту, полицейские обычно просто мудаки, но только не когда дело касается детей.

Она кивает: — Вызывала. К сожалению, в штате, где мы жили, действовали законы, ограничивающие усыновление. Я могла отозвать согласие только в течение первых трех дней, а я уже пропустила этот срок. Единственным выходом было подать в суд, но для этого мне нужно было найти ее и найти деньги, чтобы нанять адвоката. У меня не было ни работы, ни денег, ни помощи. Поэтому я сдалась.

Черт. Это действительно отстой.

— Мне жаль.

— Мне тоже. Но это заставило меня внимательно взглянуть на свою жизнь и изменить ее. Я закончила учебу, стала учителем, влюбилась, — она опускает взгляд. — Представь мое удивление, когда в прошлом году я переехала в Блэк Хэллоуз и увидела на парковке продуктового магазина рядом со своей сестрой Карен великолепную маленькую блондинку с ярко-голубыми глазами. Я упоминала, что назвала ее Иден? В честь сада в Библии? Это было совершенство на земле... и она тоже.

— Ты собираешься попытаться вернуть ее?

Она качает головой: — Я вернулась домой и рассказала мужу. Он не знал о ней, но я так сильно хотела ее вернуть, что это не имело значения. Я хотела бороться за нее. И подумала, что он поймет и, возможно, даже обрадуется, ведь мы говорили о детях, — она тяжело сглатывает. — Но это был первый раз, когда он... — замолкает, но ей не нужно заканчивать это предложение.

Уже знаю, куда ведет эта дорога.

Его кулаки.

— Скажем так, он ясно дал понять, что пытаться вернуть ее — не вариант... — она отводит взгляд. — Дома все пошло наперекосяк. Имею в виду, что раньше было не так уж хорошо, но потом стало действительно плохо. Когда узнала, где Карен, некоторое время наблюдала за ними, но Иден выглядела счастливой. Она улыбалась, была великолепна и о ней хорошо заботились. Я не мог...

— Ты не хочешь втягивать ее в это.

— Я скорее умру, чем увижу, как издеваются над моей дочерью, — фыркает она. — А, учитывая, как он вспыльчив, черт возьми, так бы и было.

— Я могу позаботиться о нем.

Однажды уже предлагал, но она отказалась.

Она гладит меня по щеке: — Ты милый. Но это мой бардак. Я никогда не прощу себе, что втянула тебя в это и, возможно, разрушила твою жизнь.

Она встает с кровати и начинает одеваться. Синяки на ее теле заставляют мою кровь кипеть.

Но это не моя жизнь, а ее. Я должен уважать ее решения.

— Однажды я уйду от него, — в ее глазах появляется намек на решимость. — Пытаюсь накопить немного денег, понемногу, когда могу.

— Я могу дать тебе денег.